Антоніо связался со скверными береговыми мальчишками, шайкою шалопаевъ, которые точно такъ же не знали своихъ отцовъ и матерей, какъ и бродячія собаки, бѣгавшія съ ними по песку. Плавать онъ умѣлъ не хуже рыбы; лѣтомъ онъ нырялъ въ гавани, со спокойной беззастѣнчивостью обнажая свое худое и смуглое тѣло ради мелкихъ мѣдныхъ монетъ, которыя гуляющіе бросали въ воду, а онъ вылавливалъ ртомъ. Ночью онъ возвращался въ трактирчикъ въ разорванныхъ штанахъ и съ расцарапаннымъ лицомъ. Сколько разъ мать заставала его еъ наслажденіемъ пьющимъ водку изъ боченка; a разъ вечеромъ ей пришлось надѣть плащъ и пойти въ портовую полицію, чтобы слезно молить объ освобожденіи сына, обѣщая, что она исправитъ его отъ скверной привычки таскать сахаръ изъ ящиковъ, стоящихъ иа пристани.
Какимъ бездѣльникомъ вышелъ этотъ Антоніо. Боже! въ кого это онъ удался?! Честнымъ родителямъ стыдно было имѣть сыномъ такого сорванца, мошенника, который, имѣя дома чѣмъ наѣсться, бродилъ цѣлыми днями вокругъ кораблей изъ Шотландіи и, едва только отвернутся грузчики, уже бѣжалъ прочь съ трескою подъ мышкою. Такой ребенокъ могъ привести въ отчаяніе свою семью. Въ двѣнадцать лѣтъ – ни малѣйшей склонности къ труду, ни малѣйшаго почтенія къ матери, не взирая на палки отъ метелъ, которыя она ломала на его спинѣ.
Синья Тона изливала свои печали передъ Мартинесомъ, молодымъ таможеннымъ стражникомъ, который дежурилъ на этомъ мѣстѣ взморья и проводилъ часы зноя подъ навѣсомъ кабачка, держа ружье между колѣнъ, неопредѣленно глядя въ пространство и выслушивая безконечныя жалобы трактирщицы.
Этотъ Мартинесъ былъ андалузецъ родомъ изъ Хуэльвы, красивый статный парень, молодецки носившій свой старый солдатскій мундиръ и изящно крутившій свои бѣлокурые усы. Синья Тона восхищалась имъ: «Когда человѣкъ получилъ воспитаніе, то напрасно будетъ это скрывать: оно видно за цѣлую версту». И какое изящество въ рѣчи! Какія деликатныя выраженія! Сразу можно было узнать ученаго! Да, вѣдь, онъ и пробылъ нѣсколько лѣтъ въ семинаріи своей провинціи! А если теперь очутился на такой службѣ, то единственно потому, что, раздумавъ идти въ священники и захотѣвъ повидать свѣтъ, онъ поссорился со своими, поступилъ въ солдаты, а потомъ перешелъ въ таможню.
Трактирщица слушала его, выпучивъ глаза, когда онъ разсказывалъ свою исторію съ грубымъ пришепетываніемъ андалузскаго простолюдина, и, платя ему тою же монетою, отвѣчала на кастильскомъ нарѣчіи, столь каррикатурномъ и мало вразумительномъ, что надъ нимъ посмѣялись бы даже и жители Кабаньяля.