-- Мне??!
Перепалкаперерасталав настоящий итальянский скандал: все орали, чуть не вцеплялись друг другу в волосы; таскающие мебель менты ходили мимо, деликатно стараясь не видеть -- не слышатью как вдруг КузьмаЕгорович как бы выпал из ситуации: прислушался, поднял указательный палец.
Состояние и жест оказались заразительными: замолчали все, и тогдаявственно стал внятен специфический зуммер вертушки-кремлевки из верхнего кабинета.
Тихо, ступая почему-то чуть не нацыпочках, КузьмаЕгорович пошел назвук и все остальные -- так же тихо -- заним.
В кабинете КузьмаЕгорович замедлил шаг.
-- А если это уже не тебя, папа? -- шепотом спросил Никита.
-- Меня! -- ответил КузьмаЕгорович, и по тону его было совершенно понятно, что он точно знает: его. -- Меня!!
Все замерли перед телефоном, который звонил -- не уставал. КузьмаЕгорович протянул руку, но, как в последний момент оказалось, вовсе не чтобы ответить, ачтобы отмерить ее от локтя ребром другой ладони.
-- Только я -- не возьму! -- и засмеялся.
Присутствующие переглянулись и заулыбались тоже, аКузьмаЕгорович уже хохотал:
-- Не возьму! Пускай сами теперь выкручиваются!
И все хохотали до слез, точно КузьмаЕгорович и впрямь сказал что-то уморительное, и сквозь спазмы проговаривали только кусочки, отрывочки его фразы:
-- Пускайю
-- Самию
-- Выкрую
-- Выкрую
-- Выкручиваютсяю
Мебельный грузовик-фургон, натужно пыхтя и накаждой кочке переваливаясь чуть не до переворота, пилил по Москве.
Напереднем сиденьи, рядом с водителем, ужались Никитаи Вероника, анаколени умудрились примостить еще и Машеньку. Внутри же, в самм фургоне, полутемном, ибо свет проникал только в щелочку неплотно сомкнутых задних ворот-дверей, расположились в разных углах, натюках с одеждою, КузьмаЕгорович и Жюли.
Кроме десятказнакомых нам ленинов, вещей, в общем-то, было чуть, и особо среди них выделялись чемоданы и картонки, с которыми три месяцатому ступилаЖюли намосковскую землю.
-- В общем, так! -- сказал КузьмаЕгорович, не без трудаобретая равновесие после очередного ухаба. -- Заезжаем наКутузовский заникитиным барахлом. Потом -- в Черемушки. А уж потом отвезем ваши вещи в Шереметьево. Лады?
Жюли, пошатываясь, как юнгав шторм, перебралась к Кузьме Егоровичу поближе.
-- Я еще плохо понимаю по-русски, -- сказала. -- Но, кажется, Кузьма, вы меня сновагоните? Надоела?
-- Я подозреваю, -- объяснил тот, -- что твои лягушатники сегодня же перестанут тебе платить.
-- Nye v dyengach chchastye, -- нежно проворковалаЖюли и прикоснулась к Кузьме Егоровичу.
-- Ты не знаешь, что такое хрущобав Черемушках!