Борис обозлился и неожиданно для самого себя сказал Владимиру Семеновичу дерзость, тот удалил его из класса. Борису пришлось объясняться с Полиной Антоновной, выслушивать разные неприятные вещи на комсомольском собрании и в конце концов извиниться перед Владимиром Семеновичем. Но сделал он это неискренне, скрепя сердце. В глубине души он считал, что Владимир Семенович к нему придирается ни за что, и невзлюбил его еще больше.
И все-таки Борису искренне хотелось сдержать свое слово перед отцом, перед самим собой и перед директором. Он твердо помнил свой первый разговор с ним при поступлении в школу, но был так же твердо уверен, что директор о нем забыл.
Директор здесь тоже был совсем другой — не такой, как в прежней школе. Он не кричал, не ругался, и никогда не было слышно его повышенного голоса. Но он только еще подходит к школе, а по всем этажам уже несется предупреждающий шепот:
— Алексей Дмитриевич идет!.. Алексей Дмитриевич идет!
Директор войдет в зал, встанет, заложит руки назад и, выставив вперед квадратную черную бороду, поведет глазами — и ребята стараются не бегать, норовят пройти мимо него и поздороваться:
— Здравствуйте, Алексей Дмитриевич!
А он — кому кивнет, кому улыбнется, кого поманит пальцем и о чем-то поговорит..
И так же остановившись в дверях зала, директор однажды поманил пальцем Бориса.
— Ну как?.. Помнишь наш уговор?
— Помню.
— А результаты?
Борис замялся. Директор внимательно следил за ним.
— Цыплят, говорят, по осени считают… Ну что ж! По осени и мы будем считать, в мае месяце!..
Чтобы понять человека, не всегда и не обязательно нужно знать его биографию. Случайное слово, взгляд или интонация голоса иной раз позволяют почувствовать его внутреннюю сущность лучше самой подробной биографии, и все последующее становится только раскрытием этой первой догадки. Так рассуждала Полина Антоновна, думая о «капитане-два».
С первой же встречи, с того дня, когда Сухоручко подкатил к школе на «зиме», когда она увидела его развинченную походку и руки, засунутые в карманы, Полина Антоновна насторожилась и прежде всего запретила ему ездить в школу на машине. Если она скоро поняла, что в отношении Вали Баталина первое впечатление обмануло ее, то Сухоручко всем своим поведением лишь больше и больше подтверждал его.
Полина Антоновна ждала, например, с его стороны хотя бы какого-то признания ошибочности его лживой реплики при разборе истории с мячом. Но Сухоручко не проявлял ни малейших признаков сознания, раскаяния или просто смущения и вместо этого ни с того ни с сего заявил ей: