Томас Бернет возлагает больше надежды на нашу толерантность, нежели на свою способность критически мыслящего исследователя Каббалы, а ум у него не того склада, чтобы ожидать от него понимания или симпатии к инспирациям теософии. Он был одним из редких предшественников либеральной теологии, и о нем можно сказать, что он закрыл себе возможность продвижения, отважившись заявить, что рассказ об Эдемском Саде не следует понимать буквально. В следующем трактате «Вера и обязанности христианина»>123 он, по всеобщему мнению, исключил столь много вещей, которые ему казались сомнительными и незначительными в принятом вероучении Церкви, что можно гадать, осталось ли там вообще что-либо от христианства. В вышедшем после его смерти трактате на тему эсхатологии и воскресения>124 он утверждает, что наказание грешников закончится всеобщим спасением. Должен добавить, что некоторые версии «Археологической философии» не помещают оригинал и, в частности, полностью опускают каббалистический раздел.
Жизнь и учение Луи Клода де Сен-Мартина, Неведомого Философа, который в конце XVIII в., в разгар революции, распространял высокий дух мистики, уже были объектом моего исследования>125, и здесь я касаюсь этой личности только как восприемника эзотерической традиции через Мартинеса де Паскуалли, генезис которой до сих пор неясен, хотя сам Паскуалли называет ее розенкрейцеровской, а один из ее последующих интерпретаторов во Франции обозначает ее сведенборгианской. Эта традиция отличается от других репрезентаций теософского учения и имеет мало общего с тем, что нам известно или что можно вывести относительно доктринальных положений розенкрейцеров. В Reintegration des Etres Паскуалли>126 и в «Катехизисе Масонского Ритуала», насаждаемом им и также, по всей видимости, принадлежащем ему, традиция представлена в весьма огрубленном виде. Его идеи развил Сен-Мартин, который, несомненно, привнес в них свой гениальный дар, которого не хватало его наставнику. Вместе с тем самого Сен-Мартина мало волновали, причем он даже не особенно скрывал это, чисто традиционные доктрины, и в еще меньшей степени именно как традиционные, и он даже не очень различает авторитетные имена, их представляющие. Книги для него были, в лучшем случае, паллиативом, средством получения знания и распространения своих идей, хотя он сам был плодовитым писателем и из-под его пера вышло немало сочинений; он предпочитал получать знание из первых рук от Бога, Человека и Вселенной. До тех пор пока он не попал под влияние Бёме, он никогда не цитировал и не ссылался на «авторитеты», не считая Писаний. Он многое, вероятно, воспринял из источника своего посвящения, но нигде не говорит об этом с достаточной ясностью, разве что в личной переписке и дневниках, опубликованных после его смерти. Нет никаких указаний на то, что он читал каббалистическую литературу: есть все основания предполагать, что не читал. И вместе с тем некоторые из его второстепенных учений имеют много сходного с Каббалой. Особенно это можно сказать о понятии Великого Имени, которое я рассматривал достаточно обстоятельно в исследовании, на которое уже ссылался, однако под рукой Сен-Мартина оно утратило всякую связь с Каббалой. Он также развил сложную числовую систему, предполагающую раввинистический нотарикон, однако она совершенно вне линии предшествующих мистических спекуляций на этот предмет и делает проблему своего происхождения одной из проблем его истории