— Да вы знаете, кто я? — голос матери звучал низко и угрожающе. — Я вдова Шарля Люмьера.
— Бог ты мой, — лицо главаря побледнело. — Простите меня, мадам Люмьер. Умоляю вас. Я же не знал!
Он повернулся к своим людям, которые все еще держали девушку. На голове у той почти не осталось волос.
— Отпустите ее. Это мадам Люмьер.
Те тут же повиновались, и бедняжка упала на мостовую.
— Ну же, дитя, — сказала мама, протягивая ей руку. — Поднимайся. Я помогу тебе.
Молодчики в полном молчании стояли вокруг, наблюдая за тем, как девушка с помощью мамы поднимается с земли.
— Чтобы я больше не видела вас на этой улице, — бросила мама главарю. — Вы и так напугали моего сына до такой степени, что он не забудет этого дня, даже когда вырастет. Убирайтесь!
В то время я еще не знал, каким уважением пользовалось среди участников Сопротивления имя моего отца. Трудно описать его заслуги перед этим движением и перед Францией в целом. Неудивительно, что молодчики поспешили исчезнуть, мы же направились домой. Девушка, еле живая от ужаса и усталости, опиралась на руку моей няни.
— Ты и правда сотрудничала с немцами, детка? — спросила мама, погладив заплаканное личико девушки.
— Да, мадам, — призналась та. — Понимаете, отца убили на войне, мама была совсем больна, а младший братик все время хотел есть… Мне очень стыдно за себя, мадам, но что мне оставалось делать? Нужно было кормить брата, иначе он умер бы с голоду… Мама бы тоже умерла, от разрыва сердца… И потом, это было всего несколько раз, правда-правда…
— Не думай больше об этом, — сказала ей моя мама. — Всем нам так или иначе приходилось выживать. Я помогу тебе и твоим близким уехать из Парижа. Поселим тебя там, где у меня есть кое-какая собственность и хорошие связи. Найдем тебе работу. Будешь жить и ни о чем не беспокоиться. Но пока что надо подобрать тебе парик, чтобы никто не знал, чтб с тобой сделали эти мерзавцы.
Наш дом, роскошный трехэтажный особняк — на счастье, почти не пострадавший во время войны, — находился в паре минут ходьбы. Я с величайшим облегчением забежал внутрь и тут же устремился по мраморной лестнице к себе в комнату.
На протяжении войны эта комната была единственным местом в доме, где я чувствовал себя в полной безопасности. Возможно, дело было в утешительном присутствии знакомых игрушек или же кровати, в которую я мог зарыться с головой. Точно не знаю. Мать, относившаяся ко мне с неизменной добротой и заботой, пыталась одно время оставлять меня на ночь в своей спальне (как раз тогда меня начали мучить кошмары).
Я и сам тянулся к ней, но не мог обойтись без своей комнаты, как без уютного кокона. Даже портреты предков, развешанные в разных залах и на лестницах, начинали пугать меня с приближением ночи, хотя днем я просто не обращал на них внимания. Моей младшей сестренке Сильви эти страхи были совершенно незнакомы. Ужасы войны обошли ее стороной, и на ее миловидном личике всегда сияла улыбка.