Но прошло не более месяца, и кардинальскому дворцу было возвращено его прежнее название. Говорили, что племянница Ришелье, госпожа д’Эгильон, подала королеве прошение, в котором умоляла ее величество оставить прежнюю надпись в память о кардинале.
И королева, тронутая справедливой просьбой, согласилась вернуть прежнюю вывеску.
…Впрочем, много лет спустя Шарль заметит в разговоре с братом Пьером:
— И все же привычка взяла верх: название «Пале-Рояль», данное этому дому по причине жительства в нем молодого короля, пережило название «кардинальский дворец».
* * *
Семья Перро по вечерам собиралась в большой гостиной. По моде того времени мебели в комнате было немного и она размещалась строго вдоль стен. Только зимой кресло для отца подвигали ближе к камину.
Но сейчас было лето, и братья сидели за столом на резных деревянных стульях с очень высокими спинками.
Речь зашла об ордонансе генерального контролера финансов д’Эмери, который решил обложить налогом всех владельцев домов в пригородах Парижа — то есть самых богатых и самых влиятельных граждан, ибо во все времена богачи старались селиться подальше от шумного, дымного центра.
Ришелье облагал высокими налогами жителей всех городов и поселков Франции, но не трогал парижан, прозорливо чувствуя, что за этим неминуемо последует взрыв. И долгие годы парижане не знали налогов. Д’Эмери же решил нарушить эту традицию и столкнулся если не с бунтом, то с его предвестниками.
На улицу Парижа вышли толпы народа, причем и простолюдины, и богатые горожане, и среди них дамы, призывавшие мужчин идти ко дворцу. Беспорядки произошли 4 июля, в понедельник. В сущности, простому народу было наплевать на интересы богатых, но обозленные нищетой, голодом и болезнями люди ждали только сигнала, готовые крушить, жечь, убивать, грабить — то есть хоть на чем-то сорвать свою боль.
В этот раз разум помог д’Эмери оценить ситуацию, и он отменил ордонанс.
В другой раз разговор пошел о деревне. Жан, Пьер и Клод довольно грубо говорили о крестьянах, которые работают все хуже и хуже. Многие занимаются вырезанием деревянных игрушек вместо того, чтобы возделывать поля. Особенно ожесточен был Жан. Он нередко повышал голос и призывал ужесточить наказания. И только Николя выступил в защиту крестьян.
— А зачем им стараться, — спросил он с гневом, — если урожай у них все равно отберут? А то, что останется, съедят поставленные на постой солдаты. Разве вы забыли недавние слова кардинала, что трехдневный постой войск обычно обходится дороже, чем уплата тальи и собственное пропитание крестьян за целый год! А ведь постои бывают и не по три дня!