— Где же твоя хозяйка? — осведомился он.
— В студии.
Абрам распахнул в студию дверь. Стены были завешаны Идиными картинами, имелся здесь и портрет Абрама. У окон в горшках стояли тропические растения, на столах и низких скамеечках красовались резные фигуры и статуэтки, в орнаментальных стеклянных подсвечниках — красные свечи, на книжных полках валялись журналы и книги. Абрам знал: весь этот художественный беспорядок продуман до мельчайших деталей. Ида, в черном шелковом домашнем платье с широким вышитым поясом и в красных сандалиях, сидела в низком, мягком кресле и курила папиросу в длинном мундштуке. Когда-то она считалась красавицей и получала даже призы на балах. Теперь ей было уже под сорок, и в ее черных, коротко стриженных волосах проступила седина, а под глазами образовались темные круги. Когда она увидела Абрама, уголки ее рта поднялись в напряженной, издевательской улыбке.
— Наконец-то! Герой-любовник! — сказала она по-польски. — Глазам своим не могу поверить!
— Добрый вечер, Ида, дорогая. Как ты сегодня хороша! Как мне повезло, что ты еще не спишь!
— Я уже легла, но потом встала опять. Что это за сигару ты куришь? Вонь чудовищная!
— Ты в своем уме? Это ж гаванская сигара! Пятьдесят копеек за штуку!
— Выбрось ее куда подальше! Какая нечистая сила тебя сюда занесла?
— Опять задираешься? Ты ведь прекрасно знаешь, почему я здесь.
— Мог бы и позвонить. Я ведь тебе не жена как-никак.
Открылась дверь, и вошла Зося. Она надела свежую блузку и тюлевый фартук с кружевами. В волосах торчал гребень. Она улыбнулась Иде и спросила:
— Поесть что-нибудь приготовить?
— Куска в рот взять не могу, хоть убейте, — сказал Абрам.
— Может, стакан чаю?
— Чай — дело другое.
— Дай ему поесть, — распорядилась Ида. — А то он проснется среди ночи от голода и начнет выть.
— Нет, умоляю… — прорычал Абрам. — Доктор строго-настрого запретил мне принимать пищу после десяти вечера.
— Можно подумать, что ты во всем слушаешься докторов.
Зося с сомнением покачала головой и вышла. Абрам поднялся было со стула, но сел опять.
— Что поделываешь? Как себя чувствуешь? — спросил он. — Чего это ты сегодня такая злая?
— Что поделываю? С ума схожу. В студии холод, печка дымит, холсты покрываются копотью — все это выше моих сил.
— Пепи спит?
— Она у отца.
— Не понимаю.
— Он приехал в Варшаву, снял двойной номер в «Бристоле». Настоял, чтобы я отдала ему ребенка.
— И она не противилась?
— Отчего же? Завтра он поведет ее в цирк.
— Скажи, ты получила цветы и конфеты?
— Да, благодарю. Я ведь тебе тысячу раз говорила не посылать мне этих конфет. Видеть их не могу! Что это ты сегодня такой расхристанный? Уж не подрался ли?