— А как это, Степанидушка? — заинтересовавшись именно денежной стороной дела, спросила Алена. Того, что оставил дед Карпыч, при всей бережливости, могло не хватить даже до Пасхи, а не то что до Елены равноапостольной.
— А ты гляди да примечай, — сказала Степанида. — Вон купчиха приходила, ротик шириночкой прикрывает, толстым-толста, простым-проста! Погадать ей, вишь, охота! А как ты полагаешь, с чего бы она ротик прикрывала?
— Зубов недостает? — предположила Алена.
— Понятное дело, в ее-то годы… У нее из ротика смрадом шибает. Жрет-то, прости господи, по-свински… Вот ты ей и скажи — у меня, мол, свет, для тебя снадобьице есть, начнешь пить — не будешь знать, чем меня отблагодарить! И отсыпь из горшочка, да с молитвой. И возьми с нее подороже. Вот мне та купчиха за снадобье горшок меду дала, да мешок крупы прислала, да еще гривенник деньгами. А всего-то дел — березовый уголек толченый! И помогает! Ну, кажись, пришли. Вот она, моя голубушка. Никогда не подведет!
Рязанка направилась к толстой березе и, не дойдя трех шагов, поклонилась ей в пояс:
— Не гневись, березонька-матушка, прости, зла не держи!
Затем повернулась к Алене:
— На-ка холстинку, намочи в ручье, будем живучий пластырь перекладывать. Он хорош раны перевязывать, чирьи лечить.
Маленьким ножиком она легонько полоснула по стволу, подцепила острием, потянула и сняла тончайший слой бересты.
— Вот лохмотьица-то ощиплем, — она показала Алене наружный слой, весь в полупрозрачных топорщащихся пленочках. — И сбережем на погребу, в холоду. А понадобится — в дело пустим. Мы много не возьмем, дьячиха сыночка приведет, коленку лечить, так ему, да еще Марья прихворнула, язва у нее на ноге открылась, — так ей…
Взяли у березы живучего пластыря, поблагодарили. Потом ольху отыскали — взяли у нее шишечек, настаивать на водке и употреблять от грыжи. Рязанка велела Алене приметить место — весной пошлет сюда брать перезимовавшие и чуть подопревшие листья, от которых немалая польза при ожогах и ранах. И, наконец, набрали в лукошко тронутой заморозками рябины и калины. Это уж — не столь для знахарских дел, сколь себе в продовольствие.
И побрели потихоньку домой.
В последние дни Алена что-то тяжко думать принялась о себе и своем проклятии. Казалось ей, что коли взяла она себе на душу такой грех, как владение окаянной силой, да прибавила иного греха — ведовства, то, может, и поделом ей, что проклятье на себе носит? И постоянно расспрашивала она Рязанку об этом, причем заводила разговор невпопад, но ведунья, понимая, каково Алене приходится, терпеливо ей отвечала.