Царские конюхи стали государевым потешным войском. Немало их пришло к Петру Алексеичу, немало оказалось в первых полках новой российской армии — Преображенском и Семеновском.
Петр прекрасно знал, какие молодцы надели зеленые преображенские мундиры. При нужде использовал их знания и хватку. И сами они для того к нему явились, чтобы знаниями и хваткой послужить, как в явном деле, так и в тайном. Коли приказания не получали, так сами случая искали — как Алексаша Меншиков.
И уж он-то свой случай в конце концов отыскал!
* * *
— Да ты, девка, с ума совсем сбрела!.. — в великой растерянности бормотала матушка Ирина. — Да как это тебя сюда ноги принесли? Прости, господи, мое прегрешенье…
Аленка стояла перед ней на коленях.
— Не видел меня никто! — и она, чтобы придать веры словам, перекрестилась. — Я в калиточку проскользнула! Матушка Ирина, Христом-богом прошу — не выдай! Я пытки не выдержу!..
— Я тебя не выдам, а потом всех нас, и черниц, и белиц, к ответу притянут? Скажут — так-то вы божеский закон исполняете? Скажут — чародеям и ворожеям потворствуете! Кабы кого другого пытались испортить — а то самого государя!
— Да не напускала я на него порчу! — перебила Аленка, но матушка Ирина не слушала.
— Тому лет пятнадцать, кабы не более, в царицыных светлицах корешок нашли, в платок увязанный. То-то кнутом мастериц попотчевали, пока разобрались! А тут — на государя посягновение!
Аленка была уж не рада, что прибежала со своей бедой в монастырь. То ли она не умела объяснить, то ли матушка Ирина не пожелала понять — только пожилая монахиня гнала сейчас свою давнишнюю любимицу прочь. А более Аленке идти было некуда.
В Кремле ее схватили бы сразу. Если Алексаше удалось вспомнить, что за девка вырвалась у него из рук, если он с утра отыскал бы светличную боярыню… Тогда и к Лопухиным идти было опасно — туда бы за ней сразу явились, а если бы кто-то по доброте и скрыл ее в вотчинных деревеньках, то сам бы с перепугу и выдал. Аленке грозило обвинение в отравлении, а единственным ее оправданием было другое преступление — чародейство, единственным доказательством — пук сухой травы под тюфяком, и неизвестно, что хуже…
— Не уйду, матушка Ирина, не уйду отсюда! Погубят они меня!
Как ни была Аленка проста, а понимала — если ее схватят, начнут пытать, а она не выдержит, назовет Дуню или Наталью Осиповну, то об этом сразу проведают Лопухины, и станет в царицыных светлицах одной вышивальщицей меньше. Уж найдется способ избавиться от девки, что сдуру затесалась в дела государственные. Ведь если Дуня попадет в настоящую опалу, не только супружескую, то и весь лопухинский род с ней вместе, а у Петра Алексеича окажутся вовсе руки развязаны… А если Дуню не называть — тогда объяснить все события той ночи попросту нечем, и кнутом тут ничего путного не выбить, и железом не выжечь…