Лена вновь начинала плакать.
А он, закинув руки за голову, чувствуя, как грудь становится мокрой, курил и думал, что ему впервые за последние месяцы так спокойно и хорошо.
«Наверное, потому, что она тоже оттуда, и мы прекрасно понимаем друг друга, – размышлял он. – У нас есть нечто общее и большое, о чем мы можем говорить, а это самое главное, потому что человек не в состоянии молчать все время. От закрытости сердце становится тяжелым и твердым как камень. И размягчить его потом уже очень непросто».
Виктор ласково гладил мягкие покатые плечи. Женщина прижималась плотнее, касалась губами его шеи и плакала все сильнее. А Егоров с ужасом думал, что теперь, выходит, для него остались только эти женщины, у которых за плечами столько горя, страдания и отчаяния, потому что с другими, которые жили и живут без особых проблем, он совершенно не знал, о чем разговаривать, и даже не представлял, как к ним можно вот так, запросто, подойти.
«Как же тогда я найду ее, свою половину, самую родную, – думал Егоров, и ему становилось страшно. – Неужели эти два года отняли у меня все последующие? Неужели теперь нет никакой надежды на будущее?»
Виктор именно тогда вспомнил, как однажды в курилке к нему подошел солдат.
Поначалу пулеметчик крутил вокруг да около, а потом, не выдержав, уткнул глаза в землю и быстро заговорил, точно очереди сажал по духовским дувалам:
– Получил письмо от матушки, товарищ лейтенант, а там еще листок вложен. Я разворачиваю, и чуть ли не с копыт. Вот, посмотрите, видите: «Здравствуй, дорогой Сергей! Пишет тебе твоя будущая жена». Нет, вы посмотрите, видите, товарищ лейтенант? Нет, видите? Я так и обалдел. Раза три перечитал. Но, честно сказать, так ничего и не понял. А потом письмо матушки стал читать. Она, значит, говорит, что девчонка эта с ее работы. Хорошая она очень, может, и не такая красивая, но мама любит ее, как родную, а она все про меня спрашивает. Теперь вот письмо прислала. Говорит, что фото может отправить, если захочу. Как думаете, товарищ лейтенант, сказать, чтобы высылала? А что мне ей написать? И как? Я, если не по-матерному, так очень коротко пишу. Как написать? А, товарищ лейтенант?»
Егоров еще никогда не видел своего отчаянного и злого в боях пулеметчика настолько взволнованным, радостным и бесконечно смущенным.
– Конечно, написать! Хрен ли думать, бивень ты моржовый? Прямо сейчас и садись.
– Как вы считаете… – Солдат покраснел, и капельки пота вспыхнули на его висках. – Как вы думаете, получится что-нибудь?
– Ну, ты даешь, Серый, – укоризненно сказал взводный. – Если матушка говорит, значит, так оно и есть на самом деле. Ведь матери никогда плохого не желают. Видишь, пока ты здесь тащишься, она тебе жену нашла. Радуйся, придурок, это тебе не духов в Пандшере мочить. А девушке зачем тебе врать? Эх ты, чамара, иди и пиши. Приказываю!