истина, Бог
есть справедливость. В этом развитии Бог перестает быть личным существом, человеком, отцом. Он становится символом принципа единства, скрытого за разнообразием явлений, символом образа цветка, который вырастет из духовного семени внутри человека. Бог не может иметь имени. Имя всегда обозначает вещь или личность, нечто конечное. Как может Бог иметь имя, если он не личность и не вещь?
Самый поразительный случай этой перемены обнаруживается в библейской истории откровения Бога Моисею. Когда Моисей сказал Богу, что евреи не поверят, что его послал Бог, пока он не скажет им имя Бога (как могли идолопоклонники понять безымянность Бога, если сама сущность идола в том, чтоб иметь имя?), то Бог идет на уступку. Он говорит Моисею: «Я есмь сущий». «Вот имя Мое». «Я сущий» означает, что Бог не конечен, не личность, не "существо''. Наиболее адекватный перевод этой фразы был бы таким: скажи им, что «мое имя — безымянность». Запрещение создавать какое-либо изображение Бога, произносить его имя всуе, наконец, вообще произносить его имя, имеет ту же цель — освобождение человека от идеи Бога как отца, как личности. В последующем развитии богословия эта идея была развита далее в утверждении, что Богу даже нельзя приписать никакого положительного атрибута. Сказать о Боге, что он мудр, силен, добр, это опять же представить его как личность; самое большее, что можно, это сказать, чем Бог не является, сформулировать негативные атрибуты, заявить, что он не ограничен, не немудр, не несправедлив. Чем больше я знаю, чем Бог не является, тем больше мое знание о Боге [26]
Следование зреющей идее монотеизма в его дальнейших следствиях может вести только к одному заключению: не упоминать имя Бога вообще, не говорить о Боге. И тогда Бог становится тем, чем он потенциально является в монотеистической теологии, безымянным Единым, чем-то невыразимым, понимаемым как единство, составляющее основу всего феноменального мира, основу всякого существования; Бог становится истиной, любовью, справедливостью. Бог это я, насколько сам я — человек.
Вполне очевидно, что эта эволюция от антропоморфного к чистому монотеистическому принципу повела к изменению понимания природы любви к Богу. Бога Авраама можно любить или бояться, как отца, у которого иногда преобладает прощение, иногда гнев. Поскольку Бог является отцом, то я являюсь ребенком. Я не избавился полностью от аутистического желания всеведения и всемогущества. Я все еще не достиг такой объективности, чтобы всецело признать ограниченность своего человеческого существа, свое невежество, свою беспомощность. Я все еще требую, как ребенок, чтобы был отец, который спасает меня, опекает меня, наказывает меня, отец, который любит меня, когда я послушен, которому лестна моя хвала и который гневается, если я непослушен. Совершенно ясно, что большинство людей в своем личном развитии так и не преодолевают эту инфантильную стадию, и потому вера в Бога для большинства людей это вера в помогающего отца — детская иллюзия. Несмотря на то, что это понимание религии было преодолено некоторыми великими учителями человечества и меньшинством людей, оно все еще остается преобладающей формой религии.