— Посмотри, какая прелесть, — сказала она. В руке она держала плоскую ракушку, причудливо отшлифованную морскими волнами. — Для нее как будто бы нет войны. Лежит себе на песке и греется на солнышке.
Томек осторожно взял ракушку и, как мальчишка, приложил ее к уху. Юлька улыбнулась:
— Шумит?
— Послушай.
Он приблизился к девушке, откинул густую прядь волос и приложил ракушку к ее уху.
— Шумит, правда шумит, — прошептала она.
Другой рукой он нежно обнял ее за шею, ощутив шелковистую мягкость ее волос, исходившее от нее тепло. Видел только ее губы, наклонился и поцеловал.
Первая дивизия имени Т. Костюшко была переброшена на берлинское направление. Третий полк, где служила Юлька, первым вступил в Берлин и дрался там до последнего дня войны. Главные силы полка наступали в районе Тиргартена. Там в ожесточенном бою за одну из станций берлинского метро была смертельно ранена подпоручник Юлия Листек. Рота Элиашевича сражалась рядом, подавляя последние очаги сопротивления эсэсовцев. То тут, то там вспыхивали рукопашные схватки, рвались гранаты. Под прикрытием огня роты Элиашевича улицу перебежали санитары с носилками. За соседним домом размещался перевязочный пункт. Кто-то крикнул, что несут Юльку. Когда он подбежал к ней, она была еще жива. Даже пыталась улыбнуться. Грохот боя не прекращался ни на минуту. Со стороны, где укрылась в развалинах домов рота Элиашевича, донеслось громкое «ура!». Стиснув зубы, поручник побежал к своим бойцам. К вечеру, когда бой утих, Элиашевича разыскал один из санитаров и передал ему плоскую ракушку…
В дверь постучали. Элиашевич очнулся от воспоминаний и, положив по привычке руку на засунутый за пояс пистолет, подошел к двери:
— Кто там?
— Это я, товарищ капитан, Олиевич.
Элиашевич узнал голос своего шофера, отодвинул засов и открыл дверь.
— Входите, товарищ Олиевич. Что-нибудь случилось?
— К сожалению, да, товарищ капитан. Поступило уже три донесения о налете на кооперативы.
— Где?
— Дежурный велел передать вам: в Рачинах, Ходышеве и на почту в Посьвентном.
— Черт возьми, ведь это же в разных концах!
— Вот именно, товарищ капитан!
— Ладно, едем.
Мать, которая вошла как раз в комнату, услышала только последнюю фразу.
— Вот тебе и на́, опять чайку не успеешь выпить?
— Я должен ехать, мама. Извини, дорогая.
— Так точно, надо ехать, ничего не поделаешь, — подтвердил Олиевич.
Встревоженная мать поспешила на кухню, и по шелесту бумаги, доносившемуся оттуда, нетрудно было догадаться, что она не хочет, чтобы только что испеченные для сына рогалики зачерствели. Вскоре Элиашевич и его шофер с бумажными свертками в руках торопливо сбежали вниз к поджидавшей их у крыльца машине. Отодвинув занавеску, мать успела увидеть, как сын помахал ей рукой. Она перекрестилась, погасила свет в комнате и долго всматривалась в темноту.