— Страшно маленько… А все равно. Раз я могу стать звездой — я должен. Иначе зачем я на свете? Валяться в чужих карманах?
Ежики тихо сказал:
— Не в чужих, а в моем.
Яшка быстро оглянулся на него через плечо. Отвернулся опять. И ответил так же тихо:
— Я ведь все равно не могу быть твоим йхоло. Я живой…
— Разве я говорил, что йхоло? Я думал… что друг…
— А друзей в клетках не держат…
Что тут можно было возразить?
А Яшка, не оборачиваясь, проговорил:
— И дружба ведь не бывает вечная…
— Почему?
— Ну… ты вырастешь…
— А потом умру, — подсказал Ежики. Ему было не страшно, только горько.
— Я не про то… Но люди, они ведь часто забывают. Я куда-нибудь завалюсь опять… Или ты вдруг потеряешь свою силу, когда взрослым станешь. А кроме тебя, никто меня в полет не отправит.
Ежики сказал медленно и твердо:
— Ну, хорошо. Но сначала ты поможешь мне.
— Как?
— Слушай.
— Ты не говори. Ты просто думай. Только отчетливыми словами.
Но оказалось, что отчетливых слов нет. Не находятся. И фразы все перепутались, и мысли. И было гораздо проще и легче разреветься в подушку, чем начать рассказ о кронверке и о засаде. Потому что чувство загнанности, тревога, тоска по маме все время были рядом. Они лишь чуть-чуть забылись во время Яшкиного рассказа. А теперь…
И это второй раз сегодня! Сперва перед Кантором, а сейчас при Яшке. Вот тебе и воины-итты…
Яшка тронул его за плечо. (Надо же! Невесомый, а чувствуется.)
— Ежики… ты вот что… Сунь меня под подушку вместе с монеткой. И думай, про что хочешь. Я попробую сам разобраться…
Он пропал. Сидел рядом — и нет. Лишь опять шевельнулось в кулаке. Ежики послушно затолкал кристалл и монетку под подушку. Вдавился в нее щекой. И стал думать про все, что недавно было. Вспоминать. Снова загудели коридоры кронверка, снова телефон, голос (Ежики опять всхлипнул). И белая комната, и эти трое!
Зачем?
«Яшка, зачем?»
Потом потемнело все, запуталось. И Ежики увидел во сне маму.
В те дальние и счастливые времена, когда Ежики жил в своем доме, ему нередко случалось оставаться одному. Мама уезжала на день-два то в дачный поселок Пески к знакомым, то куда-то по служебным делам, то на экскурсию вдоль побережья. А бывало и так, что звонила вечером:
— Ежики, меня просили срочно съездить на станцию Черная Балка, у них капризничают диспетчерские схемы. Я вернусь утром. Долго не сиди у экрана — поужинай и ложись…
Ежики понимал, что мама свои поездки не всегда объясняет точно. Может, ничего и не случилось на Черной Балке со схемами… Но он не обижался, зная, что есть у мамы взрослая жизнь, про которую рассказывать ей не хочется… У него тоже была своя жизнь, и порой он тоже хитрил: «Ма-а, я с ребятами на площадку в Школьный сад!» Сперва — на площадку, а потом, глядишь, на развалины башен или в катакомбы… Он считал, что эти хитрости — без обидного обмана. Просто чтобы не волновать друг друга…