Клавдий хотел, чтобы эти события были отмечены в узком кругу, Мессалина же, напротив, желала всенародных празднеств. Боясь вызвать в жене новую вспышку гнева, он уклончиво ответил:
— Мы еще поговорим об этом…
И, чтобы перевести разговор на другую тему, ни с того ни с сего спросил:
— Я что-то не вижу твоей матери, Лепиды. Почему она не приходит к тебе во дворец?
— Не знаю. У меня с ней были кое-какие размолвки. Я думаю, она мне завидует.
— Завидует? Твоему положению? Но она помогла тебе достичь его — тем, что согласилась на нашу свадьбу, а отблеск твоей славы падает и на нее. Мне бы хотелось, чтобы она бывала у тебя. Я рад, что подготовил ее третий брак с Аппием Силаном. Мне полезно укреплять связи с сенатом.
— Я понимаю… Она как-то сказала, что я с ней слишком сурова и несдержанна.
— Это почему же? Потому, что она бессовестно обманывала Силлу? Ведь, кажется, именно это послужило настоящей причиной его развода с ней.
— Это и кое-что еще, — ответила Мессалина, не желавшая вдаваться в подробности.
Она слегка приласкала мужа, прежде чем не без притворства объявить:
— Иногда я чувствую себя одинокой, покинутой тобой и нашими родными.
— Дело, которое выпало мне на долю, поглощает меня целиком, я даже ночи не могу оставить себе. Но ведь у тебя много друзей. Я часто вижу тебя в компании твоей тетушки и ее мужа, Пассиена Криспа. Это образованный человек, тонкий и остроумный. И еще Виниций, муж Юлии. Кажется, ты с ним ладишь?
— Да. — Мессалина состроила недовольную мину. — Но он скучный и если бывает здесь часто, то лишь потому, что он нам родня. Она считала удачной уловкой с умеренной теплотой отзываться о человеке, с которым у нее сохранялась любовная связь. Немного помолчав, она продолжала:
— В конечном счете, кроме моей тетки Домиции и в особенности Аррии, с которой я прекрасно нахожу общий язык, у меня не так много людей, чье общество мне приятно. Твоя племянница Ливилла все время говорит о бедах, которые она пережила при Тиберии. Она всего на десять лет старше меня, но можно подумать — на все тридцать. Что до другой моей тетки, Клавдии Пульхры, то она все пережевывает свои воспоминания, плачется да отвергает давнее обвинение в супружеской неверности, словно мы собираемся, чтобы ее осудить. Видишь, Клавдий, я приглашала Сенеку в расчете на то, что он принесет на наши пиры свет философии, а он принес к нам лишь клевету. В Риме теперь едва ли найдутся философы, разве что Валерий Азиатик… Послушай, а ты не мог бы пригласить его во дворец?
— Месса, я не могу забыть, что он публично сожалел о том, что не он убил Калигулу.