Так что наша с братом общая комната помещалась в их квартире, только дверь, что вела к ним в коридор, была снята и проем заштукатурен, а прорублена другая дверь в нашу столовую. Но все звуки их жизни – хочешь не хочешь – были у нас на слуху через тонкие перегородки. И вот все смолкло. Тишина.
Перед отъездом Вера Константиновна заходила проститься, была взволнованна: шутка сказать, уезжали в Америку, куда во второй раз был направлен Виталий Славич; уезжали надолго, на года.
Она взяла меня за руку, повела через площадку к ним.
– Прощайтесь! – сказала нам.
Младший мальчик не в счет. А Гаврик, насупившись, накренил к плечу свою светловолосую, как у мамы, голову. Может, он был задет, не получив ответ на свою записку. А может, просто не знал, что должен сделать, как это – прощаться нам. И я не знала и, наверное, тоже стояла насупленная.
– Когда уж теперь вы увидитесь! – сказала своим удивительным, ласковым, музыкальным и взволнованным голосом Вера Константиновна. – Вам даже узнать друг друга будет нелегко, так вырастете.
От Гаврика на расстоянии пахло парикмахерской – только что сводили постричь на дорогу.
Дорога, дорога… Как заманчиво – по океану, в такой далекий праздничный мир, где настоящие ковбои, индейцы Майн Рида, Фенимора Купера, где Том Сойер с Гекльберри Финном, где продается маленькая электрическая железная дорога…
Очаг в саду, в Лосиноостровском
Во второе лето в Лосиноостровском Б. Н. пожелал остаться на время своего отпуска с нами, с тремя детьми, предоставив маме «кататься» по Волге вместе с папой. Мы были целиком на его попечении. Ни тети Эсфири, ни тети Мани на этот раз с нами не было. Б. Н. сложил из кирпичей очаг в саду, сам стряпал. С ним все было по-новому, и строго расписан день и обязанности каждого, и непривычно обильны порции еды, которые Б. Н. раскладывал по тарелкам брату, Марусе, мне. За столом помалкивали, потому что молчал Б. Н. и хмуровато оглядывал нас голубыми глазами. Встать из-за стола, не доев, оставить хоть крошку на тарелке и не думай. Может, он когда и одергивал, досадовал, но не помнится, не дробится он и видится весь сразу – так целен. Выразить это едва ли доступно мне.
Мы уже давно вышли из послушания, а его ослушаться не могли. Почему так?
Да ведь он был праведен, это только сейчас осенило меня. И ведь говорится: в доме праведного все трудятся, там нет никого бесполезного, нет никого ленивого. Бесполезной была Маруся Комарова – Б. Н. отстранил ее ото всех дел, чтобы мы не были «белоручками» и все делали сами. Брату вменено было отправляться с утра на рынок. Мне – мести полы и нянчить младшего брата. Впрочем, Б. Н. сам почти неотступно возился с ним. Ему исполнился год, и не было удержу его стремлению топать по земле, цепляясь за корни деревьев, шлепаясь. От него нельзя было отойти ни на шаг. Так что и Маруся иногда все же призывалась на помощь.