Когда в окне появляется твой силуэт в обвисших джинсах и старой футболке с номером, которую ты опять почему-то таскаешь не снимая, Бикс подскакивает от неожиданности.
— Роб, зараза, ты меня напугал, — говорит он. — Что ты там делаешь?
— Слежу за тобой.
— Лиззи из-за тебя совсем издергалась.
— Ну прости.
— У нее проси прощения, я-то что.
Ты лезешь в окно. Над столом у Бикса висит Страшный суд из собора Святой Сесилии в Альби, во Франции, ты помнишь эту картинку из прошлогоднего введения в историю искусств. Тот курс так тебя впечатлил, что ты потом подал заявку на двойную специализацию: бизнес плюс история искусств. Интересно, думаешь ты, Бикс верующий?
В гостиной Саша и Лиззи сидят на раскладушке. Дрю по-прежнему на лестнице за окном.
— Прости, Лиззи, — говоришь ты.
— Да ладно, — отвечает она, и вроде все уже хорошо, пора заткнуться, но внутри у тебя зудит какой-то идиотский моторчик, который не дает тебе заткнуться, и ты продолжаешь:
— Прости меня, что у тебя мама расистка. Прости, что у Бикса подружка из Техаса. Прости, что я оборзел. Прости, что у меня не вышло сдохнуть и ты уже вся издергалась. Прости, что испакостил тебе такой прекрасный день… — Когда их лица из обкуренных становятся печальными, горло у тебя сжимается, глаза влажнеют, и все это мило и трогательно, одно мешает — часть тебя как бы висит снаружи, в паре метров сверху или сбоку, смотрит и думает: нормально, они тебя простят, они не бросят, — только неизвестно, который из этих двоих «ты»: который ходит и говорит или который смотрит.
Вы отчаливаете втроем — ты, Саша и Дрю, сворачиваете в сторону Вашингтон-сквер, на запад. От холода у тебя стягивает шрамы на запястьях. Этим двоим хотя бы теплее, они идут как сплетенные: плечи, локти, карманы у них общие. Пока ты ездил долечиваться домой, в Тампу, они успели смотаться на автобусе в Вашингтон, на инаугурацию, там всю ночь бродили по городу, а когда солнце поднялось над Моллом — это они оба потом рассказывали, — они вдруг почувствовали, как мир прямо у них под ногами начал меняться. Ты ухмылялся, когда Саша это говорила, но теперь всякий раз, когда идешь по улице, вглядываешься в лица и думаешь: а может, все их чувствуют, эти перемены, не важно, с Клинтона они начались или нет, может, они везде — в воздухе, под землей, — только ты один их не замечаешь?
На Вашингтон-сквер Дрю откалывается от вас и идет в бассейн, поплавать и выполоскать гашиш из мозгов. Вы с Сашей остаетесь вдвоем. У Саши в рюкзачке книги, ей надо в библиотеку.
— Слава богу, — говоришь ты. — Свалил наконец. — У тебя опять все предложения по два слова, теперь не можешь от них отвязаться.