А потом они стали расползаться на куски — куски обвисали, отрывались и падали вниз, и кипящее масло лилось на головы гламурных знаменитостей Америки, и не только Америки. И каждая капля причиняла ожоги, шрамы и увечья — в том смысле, что даже крошечный рубец на лбу у кинодивы или небольшая проплешина в волосах модели, арт-дилера, вообще любой звезды, живущей за счет своего имиджа, — есть нешуточное увечье. Пока Ла Долл, оказавшаяся в стороне от обжигающих потоков, наблюдала за происходящим, что-то в ней перемкнуло: она не верила, что такое возможно. Она даже не позвонила в службу спасения, просто, цепенея, смотрела, как ее гости вопят, визжат, мечутся зигзагами, в ужасе закрывают головы руками, сдирают с обожженных тел залитые маслом одежды, падают ниц и ползают на коленях, как грешники на средневековых фресках, низвергнутые в ад из-за любви к мирской роскоши.
Впоследствии Ла Долл обвинили в том, что она действовала с заранее обдуманным намерением, дабы получить садистское наслаждение от людских страданий, — и эти обвинения казались ей еще страшней раскаленного масла, излившегося на головы ее пятисот гостей. Потому что в те первые минуты ее окружала защитная оболочка шока, а после шок прошел и стало совершенно ясно: они ее ненавидят. Ими владело единственное желание — стереть ее с лица земли. Будто она не человек, а мерзкая тварь, крыса. И так и произошло: они ее стерли. Даже раньше, чем она успела отсидеть свои шесть месяцев «за преступную халатность», раньше, чем их коллективный иск увенчался конфискацией ее капитала (оказавшегося гораздо скромнее, чем они рассчитывали) и распределением его между потерпевшими, — еще до этого Ла Долл не стало. Из тюрьмы она вышла потяжелевшей на пятнадцать кило и постаревшей на пятьдесят лет, с седой паклей вместо волос. Никто ее не узнавал — ее просто не было; и целого мира, в котором она жила раньше как рыба в воде, больше не было: теперь даже богатые чувствовали себя неимущими. Несколько злорадных заголовков, несколько фотографий, запечатлевших ее поверженную, — и все. О ней забыли.
Зато у нее появилось время поразмышлять над своими просчетами — не только очевидными, вроде температуры плавления пластика или распределения нагрузки при подвешивании груза на цепочках. Свой главный просчет она допустила еще раньше — когда, не заметив тектонических смещений, взялась увековечивать эпоху уже ушедшую. Для профессионала ее уровня это непростительная ошибка. И правильно, что ее предали забвению, поделом. Время от времени Долли задумывалась: а