— Я знал, что где-то ошибся, — произнес Адамберг и снова принялся шагать, заложив руки за спину.
— Это не ошибка, Адамберг, вы просто немножко запутались. Если сеятель пользуется чумой как инструментом власти, значит, она сама когда-то даровала эту власть его семье. Их дом чудом уберегся от чумы, хотя она свирепствовала во всей округе. Его родным пришлось дорого заплатить за это чудо. Сначала их возненавидели за то, что они спаслись, потом стали подозревать, что им известен какой-то секрет, и затем уж обвинили в том, что они сеют мор. Вы знаете, как это бывает. Не удивлюсь, если на них стали показывать пальцем, потом угрожать и клеймить позором, и в конце концов семье пришлось бежать из этих мест из страха, как бы их не растерзали соседи.
— Бог мой, — воскликнул Адамберг, постукивая ногой по пучку травы под деревом, — а ведь вы правы!
— Все вполне могло произойти именно так.
— Так оно и было! Чудо, которое помогло им спастись, потом травля и их отчужденность от других людей — все это стало семейным преданием. Преданием о том, как они спаслись от чумы и, более того, что они были ее повелителями. Они стали гордиться тем, в чем их упрекали.
— Так всегда и бывает. Скажите человеку, что он дурак, и он ответит, что гордится этим. Обычная защитная реакция, в чем бы человека ни обвиняли.
— Призрак — это то, что отличает их от всех, обладание бичом Божьим, о котором неустанно твердилось.
— Не забывайте, Адамберг, в случае с вашим сеятелем большую роль могла сыграть потеря матери или отца, разбитая семья, чувство заброшенности сделало его чрезвычайно уязвимым. Это самое вероятное объяснение тому, что мальчик так истово цеплялся за славу своей семьи, для него она — единственный источник силы. Возможно, дед постоянно твердил ему об этом. Драмы передаются через поколение.
— Вряд ли это поможет мне его отыскать, — сказал Адамберг, топча все тот же пучок травы. — От чумы спаслись сотни тысяч людей.
— Мне жаль.
— Не стоит сожалеть, Ферез. Вы мне очень помогли.
Когда Адамберг поднялся по бульвару Сен-Мишель, начало проглядывать солнце. Комиссар шел, помахивая курткой в руках, чтобы ее просушить. Он не пытался опровергнуть точку зрения Фереза, понимая, что врач прав. Сеятель оказался неуловимым, когда он уже считал, что почти поймал его. Оставалась площадь Эдгар-Кине, куда он и направлялся. Правнук старьевщика из 1920 года бывал на площади, он постоянно туда приходил. Он жил рядом или часто проходил мимо, презирая опасность. Да и чего ему бояться? Он чувствовал себя властелином, и когда понадобилось, доказал это. Двадцать восемь полицейских не испугают того, у кого в руках бич Божий, того, кто может остановить его мановением руки. Двадцать восемь полицейских для него все равно что кучка дерьма.