Декамбре прочел обе записки и со слабой улыбкой положил их себе на колени. Жоссу показалось, что он приходит в себя. Интересно, чего боялся этот аристократ?
— Плести кружева ничуть не позорно, — настаивал Жосс. — Мой вот отец сети плел, а это, в сущности, одно и то же, разве не так?
— Так, — сказал Декамбре, возвращая ему листки. — Но лучше об этом молчать. Люди — народ ограниченный.
— Очень ограниченный, — согласился Жосс, снова принимаясь за работу.
— Меня мать научила плести кружева. А почему вы не прочли это вслух?
— Не люблю дураков, — сказал Жосс.
— Но меня вы тоже не любите, Ле Герн.
— Нет. Но и дураков не люблю.
Декамбре встал и направился к выходу. На пороге он обернулся.
— Ле Герн, — сказал он, — комната ваша.
Около часа дня Адамберг входил в подъезд здания уголовного розыска, когда его остановил незнакомый лейтенант.
— Лейтенант Морель, комиссар, — представился он. — У вас в кабинете ждет девушка. Она не хочет говорить ни с кем, кроме вас. Некая Мариза Пети. Она уже двадцать минут здесь. Я решил запереть дверь, а то Фавр хотел пойти поддержать ее морально.
Адамберг нахмурился. Вчерашняя женщина, которая рассказывала про рисунки на дверях. Ведь он же вроде ее успокоил. Если она повадится ходить каждый день, придется что-то придумывать.
— Я сделал глупость, комиссар? — спросил Морель.
— Нет, Морель. Я сам виноват.
Итак, Морель. Высокий, худой брюнет, угреватое лицо, выступающие челюсти, чувствительный. Угри, челюсти, чувствительность — Морель.
Адамберг с некоторой опаской вошел к себе в кабинет, кивнул Маризе и сел за стол.
— Ох, комиссар, мне так неудобно снова отнимать у вас время, — начала Мариза.
— Одну минуту, — сказал Адамберг, доставая из ящика стола лист бумаги и ручку.
Таким отвратительным приемом пользовались полицейские и руководители предприятий, чтобы собеседник почувствовал себя мелкой сошкой. Адамберг корил себя за это. Считаешь себя благороднее лейтенанта Ноэля, который лихо застегивает куртку, а сам, оказывается, способен на худшее. Мариза тут же умолкла и потупилась, и в этом явно угадывалась ее привычка сносить несправедливые упреки начальства. Ее можно было назвать хорошенькой, а когда она наклонялась, в разрезе блузки виднелось начало груди. Думаешь, что у тебя ничего общего с бригадиром Фавром, а сам такой же кобель. Адамберг неторопливо вывел на листе бумаги: угри, челюсти, чувствительность, Морель.
— Итак? — сказал он, поднимая голову. — Вам все еще страшно? Вы помните, Мариза, что здесь отдел по расследованию убийств? Если вы чересчур, беспокоитесь, может, вам лучше обратиться к врачу, а не в полицию?