Интеллектуальная жизнь возрождается на удивление быстро. Еще не кончилась война, по вечерам город погружается в полную темноту, нет еды и топлива; однако всего через шесть недель после освобождения Парижа Осенний Салон уже открывает свои двери. Его называют Салоном Освобождения. Целая галерея здесь посвящена творчеству Пикассо, такая честь редко выпадала на долю французского художника, а уж на долю иностранца — никогда. Пикассо выставляет 74 полотна, написанных в последние годы, и пять бронзовых скульптур, отлитых во время оккупации. Мир адских видений встречает посетителей. Каждый раз, когда Пикассо представляет свои работы, сделанные в новой манере, публике, даже если она настроена наилучшим образом, нужно какое-то время, чтобы адаптироваться. Но в освобожденном Париже всеобщий настрой не очень этому благоприятствует; очень многие чувствуют себя обманутыми, разочарованными, униженными. Через два дня после открытия выставки состоялась манифестация, производившая впечатление отнюдь не спонтанной, но хорошо организованной. Серьезные взрослые господа встали во главе молодых людей, в большинстве своем студентов Школы изящных искусств, и вступили в зал с картинами Пикассо. И вдруг из зала раздались громкие и удивительно стройные вопли: «Картины убрать! Деньги вернуть!». Чьи-то руки уже стаскивают картины со стен, чьи-то зонтики пытаются проткнуть их. Пикассо принимает вызов: «Живопись создана отнюдь не для того, чтобы украшать квартиры. Это наступательное и оборонительное оружие в борьбе с врагом».
Накануне открытия выставки газета «Юманите» объявила о вступлении Пикассо в коммунистическую партию. Это время массовых вступлений в партию, продиктованных чаще всего убеждением, что это партия Победы, мощная сила сегодня и в будущем. «Ведь именно коммунисты оказались самыми смелыми, как во Франции, так и в СССР, да и в моей Испании тоже», — говорил тогда Пикассо.
Однако не оппортунизм побуждает Пикассо вступить в компартию и даже не уважение. В интервью американской газете «Новые массы» он долго говорил о причинах, толкнувших его на этот шаг. «Я горжусь тем, что могу сказать: я никогда не считал живопись чистым искусством, развлечением; я хотел посредством моих рисунков и картин — ведь это и есть мое оружие — продвинуться вперед в познании мира и людей». И еще: «Мне кажется, я боролся всегда, боролся посредством моей живописи, как настоящий революционер». Но эта борьба была борьбой одиночки; во время оккупации он осознал, насколько один человек беспомощен перед лицом враждебного мира. Однако главной причиной была, видимо, все-таки боязнь одиночества. Все последние годы он творил в тишине и чувствовал холод, теперь же повернулся лицом к огню. «Я снова среди своих братьев», — говорит он.