На рассвете, когда уже немного рассеялось очарование этого неожиданного взаимопонимания, Жакоб должен был спросить себя, что Пикассо мог понять из того, что ему прочли. Немного, это уж точно. Даже если бы он знал французский гораздо лучше, то и тогда он вряд ли смог бы оценить новизну этой молодой поэзии, которая так долго никого не интересовала. Тем не менее, как это ни странно, когда на рассвете они, наконец, расстаются, Макс испытывает «уверенность в своих творческих возможностях», как он скажет позже. Ведь Пикассо, ничего почти не понимая, слушал его с напряженным вниманием; Макс поверил ему больше, чем самому себе. Он настолько признателен своему новому другу, что хочет доказать ему свою благодарность. Пикассо понравилась гравюра Дюрера, висевшая в комнате Жакоб. По всей видимости, это было самое дорогое достояние Макса, и Макс тут же дарит ему эту гравюру, а также все остальные гравюры, литографии и картины, которые у него есть. Это благодарность бедняка бедняку.
Дружба, возникающая между ними, вызвана еще и моральным одиночеством и материальными лишениями, которые оба испытывают. «Мы оба были потерянными детьми», — говорит Макс Жакоб. У младшего своего друга Макс черпает силу. Пикассо дает ему гораздо больше, чем сам молеет себе представить. А Макс Жакоб стал первым духовным посредником между Пикассо и Пари леем, он открыл для него Францию. Этот сын скитальцев, осевших на французской земле, был гораздо более чувствительным, чем многие другие, те, кто никогда не восхищался чудом стабильности, Жакоб испытывает сознательную привязанность к стране, приютившей его предков.
Эмоционально Пикассо навсегда останется испанцем. Многие его друзья не раз замечали, что в его поведении, жестах, реакции нет-нет, да и проглянет Испания. Правда, одна женщина, которая довольно долго с ним жила, заметила, что неистовый его темперамент можно сравнить и с непредсказуемостью славян, найти в его характере черты, возникшие неведомо откуда. Но хотя Пикассо и приехал во Францию, привезя Испанию с собой, нигде духовное его приключение, его творческий взлет не могли бы стать более яркими и законченными, чем во Франции. Скорее всего, в менее благоприятном для его творческого развития климате он не смог бы с такой полнотой впитать все то, что было ему необходимо, да и сам бы не смог так мощно повлиять на окружающее. Став впоследствии известным и весьма «дорогим» художником, ни на одно мгновение Пикассо не забывал, что в этом, поначалу таком негостеприимном Париже, француз, французский поэт принял его как брата.