Где-то здесь кроется сильный подвох природы, — ощущал я своим сумбурным сознанием.
И в тщетных попытках перепрыгнуть через изменчивость мироощущения, я снова и снова обращался к книгам. Мне казалось, что вот-вот скажется то, о чём так много и безнадёжно пишутся тысячи страниц. Но чем больше впитывал я в себя мудрость философов и писателей, тем дальше уходил я в определении своего верного местоположения и предназначения в этом мире. И, наверно, благодаря излишней любознательности, мне теперь уже не слышатся по ночам тихие шаги Степного Волка. И совсем уж потеряна свежесть причастности к чему-то неземному, неприступному. И в этой новой зрелости я чувствую себя, честно говоря, обобранным и жалким. Теперь лишь недолгие приступы похмелья возвращают на миг далёкое ощущение странности и зыбкости каждого вздоха, каждого дня…Временами бывает так тоскливо — не поверишь!
Но я отвлёкся…
Моего нового друга звали Игорь Гладков. Имел он богатых родителей на Севере. Также безусловно имелись в наличии у этого весёлого паренька две вещи: немного фантазии и стойкое пристрастие к дешёвым спиртным напиткам. Зачем он приехал в Крым, и уж тем более зачем поступил на матфак — остаётся загадкой для меня и по сей день. Сам он объяснял это своим восхищением процессом решения задач и сверкой результата с правильным ответом. Причём восхищало его вечное несовпадение этих двух цифр. Почему-то в свои семнадцать, он отпустил бороду, и это сомнительное украшение его добродушного, слегка рябоватого лица, смотрелось скорее как постоянная похмельная небритость.
Тем не менее, Борода имел очень независимый вид. Курил «Беломор», знал все цены на спиртное, и места, где можно разжиться бухалом в любое время суток.
Впереди у нас, первокурсников, маячил колхоз. То есть то место, где весь сентябрь и часть октября будущие преподаватели и профессора должны были ползать раком по мёрзлой земле, выдирая из неё различные гниловатые дары природы. Плюс, как нам объявили, мы должны отрабатывать свои харчи, которыми нас будут потчевать в местной колхозной рыгаловке. Этот минимум рабства оценивался в три рубля сорок копеек ежедневно. Так что лень была поставлена в некие границы. И на мой глупый вопрос о том, что будет, если я не вытяну норму, прозвучал вполне конкретный ответ: «Вычтем из стипендии».
Но всё равно большей массой первокурсников овладело предвкушение некоего первого самостоятельного шага. Создавались небольшие группки по интересам. Выпускались стенгазеты. Назначались различные ответственные неведомо за что. Делались какие-то складчины и приобретения. Но весь этот детсадовский студенческий энтузиазм мало трогал наши с Бородой юные сердца. Ибо двух студиозов волновало только одно — наличие в сельмагах региона достаточного количества дешёвого спиртного. «Не бзди, утешал меня со знанием дела приятель, — наверняка у селян имеется море самогона».