— Не скоро, — сочувственно согласился Жолуд.
— Да вот… одна небезынтересная особа, — понизив голос, с кокетливой доверительностью заговорил Жолуд, — попросила меня достать верблюжьей шерсти.
Виталий шагнул из-под навеса под дождь и с ловкостью циркового факира вскинул вверх руку. Над его головой в тот же миг выпорхнул черный, перепончатый, как крылья летучей мыши, купол японского зонтика.
— Мне бы ваши заботы, — повторил Коберский и, подняв воротник плаща, нахлобучив на лоб брезентовую белую кепку, купленную на случай жаркого солнца, пошел по хлюпающим от дождя лужам в сторону едва различимых, казавшихся сейчас очень близкими, буквально замыкающими улицу, гор Копетдага.
Там, в конце улочки, надо свернуть направо, пройти еще немного и — кафе. Оно не похоже на восточное и вполне пригодно для съемки одного из эпизодов. Надо бы присмотреться к нему получше, хотя Леня Савостин там уже побывал.
На тротуаре морщилось рябью целое море воды, поэтому Коберский сошел на дорогу. Но его догоняла какая-то машина, и он снова вернулся на тротуар. Машина, обогнав его, остановилась у светофора, и Коберский увидел, что это такси, а в нем на заднем сиденье сидят в обнимку Цаля и звукооператор Лиля Мишульская. Лиля, заметив режиссера, опустила стекло и радостно-хвастливым голосом сообщила:
— А мы вот по случаю дождя в сторону Чули решили махнуть. Еще ни разу там не были, говорят, красотища — закачаешься! Особенно Фирюза.
Коберский хотел было сердито предупредить, чтобы Мишульская долго не задерживалась, но светофор вспыхнул зеленым светом, и такси, взревев, рвануло с места.
«Мне бы ваши заботы», — мелькнуло вновь у Коберского. Он шел, стараясь обходить холодные лужи, а иногда, забывшись, неуклюже ступал в них. «Многие, конечно, рады, что дождь, что можно посачковать, да и вообще относятся к съемкам, как и ко всякой рядовой работе, — с горечью думал режиссер. — Если бы хоть кто-нибудь из них знал, что для меня каждый новый фильм — это надежда из надежд. Каждый раз, приступая к съемкам, надеешься, что наконец-то будет что-то необыкновенное, такое, чего до сих пор не было. Страдаешь, мучаешься, ночи не спишь, места себе не находишь… А как страшно смотреть первый материал, какими неуклюжими, беспомощными кажутся первые кадры. В голове постоянно стучит одно и то же: эх, один бы, лишь один по-настоящему хороший фильм поставить бы… Это единственная мечта, единственное желание. У других филателия, скачки, автомобиль, увлечение женщинами, а у меня одно — фильм, пусть даже не такой, что потрясет мир, хоть когда-то и об этом мечталось… А теперь пусть просто хороший, настоящий, чтобы его долго-долго смотрели и помнили».