Осеин обернулся и скользнул взглядом по ларькам — одни из них пока был открыт.
— Там вино есть, — понял его продавец.
— Простите, — кивнул Осеин Мишульской и быстро направился к ларьку.
Возвратился он с какой-то темной бутылкой, с манерным восторгом прочитал вслух Лиле:
— «Ашхабадское крепкое»!.. Пойдет, а?
— Под мои шашлыки все пойдет, — хвастливо заявил продавец.
— Не знаю, никогда не пробовала. Что это, сухое? — спросила Мишульская.
— Милая, когда же это крепкое было сухим! Но и в нем есть свое достоинство: оно хоть и дрянь, а все же сладкое. Мы его с минеральной, вытравим из него крепость газом. Минеральная вода у вас есть?
— Для хороших людей бутылка найдется, для себя держал, — продавец достал из-под прилавка бутылку «Боржоми».
— Прекрасно, милый, — одарил его царственной улыбкой Осеин.
Он разлил в стаканы вино, разбавил его минеральной, попробовал, отпив глоток.
— За неимением другого сойдет и это.
Лиля пригубила, скривилась. Это был отвратительный напиток. Но, поглядывая на шашлыки, на молодой чеснок и дразнящий ароматом пряностей соус в гофрированной тарелочке, она удовлетворенно прищурила глаза и подтвердила:
— Сойдет.
Хоть вино и было разбавлено водой, хоть и пила Мишульская мало, хмель тут же ударил ей в голову. Отпив полстакана и почти прикончив шашлык, Лиля стала громко хохотать, вспоминала все смешное из жизни группы, а потом, отпив еще глоток и закурив, сказала вдруг серьезно и убежденно:
— А знаете, Дмитрий, вы хороший куратор!
— Откуда вы это взяли? — благодушно рассмеялся Осеин, откровенно любуясь опьянением Мишульской; она ему уже начинала нравиться, казалась красивее, чем на самом деле, привлекательнее.
— Вас боятся. Когда вы выступаете, все напряжены, как струны. А когда выезжаете в группу — переполох. Вас боятся, вашего ума боятся.
— Не ума, пани Мишульская, а моей недоброжелательности, — вдруг с грустным откровением сказал Осеин.
— Так это же очень хорошо! — даже всплеснула руками Лиля.
— Что хорошо?
— То, что вы все понимаете. Мне всегда казалось, что тот, кто делает что-нибудь не так, делает другим плохо, не понимает этого, а когда он сам сознает, то это уже прекрасно!
— Наивная вы, — почти с нежностью произнес Осеин и взял ее за руку; Лиля не отняла руки.
По рыночной площади уже шаркали метлы уборщиков, стаи воробьев упали на опустевшие лавки, склевывая крохи и наполняя все вокруг своим торжествующим чириканьем.
— Базар закрывается, — вежливо напомнил продавец.
— Спасибо, уходим, — кивнул ему Осеин и, взяв Лилю уже за обе руки, сказал с веселой бесшабашностью. — А не продолжить ли нам наше приятное общение, не пойти ли в гости к одним прекрасным людям?