Джейк водил рукой вверх-вниз по ее ноге.
— Я как-то неловко себя чувствую, мне кажется, тебе неприятно то, что я делаю.
Ренни продолжала смотреть на него, но она не знала, чем ему помочь. — Мне не верится — думала она. Почему — не знаю. — Слова проносились в ее голове, как будто произносил их кто-то другой.
Он наклонился и опять поцеловал ее, стараясь, чтобы их тела не соприкасались. «Она старается для меня, — мелькнуло у нее. — Ему нужно другое.»
Джейк приподнял ее, и приник к ней губами.
— Я так не хочу, — запротестовала она. — Мне не нужна твоя жалость. Я хочу, чтобы ты вошел в меня.
Джейк помедлил. Взяв ее за запястья, он закинул ей руки за голову.
— Заставь меня сделать это. Скажи, что тебе этого хочется.
Их обычный ритуал, один из многих, она сама всегда выполняла его, но сейчас ей не хотелось играть. Она лежала не двигаясь, и он отпустил ее, уткнулся лицом ей в плечо, его тело будто обмякло, стало безвольным.
— Дерьмо, — вырвалось у него.
Ему было тяжело видеть ее перед собой такую уязвимую, легко ранимую. Ренни понимала, в чем дело. Он попросту боялся ее, на ней лежала печать смерти, и это бросалось в глаза. Они лежали рядом, Ренни пришли на память строчки, которые она однажды видела в мужском туалете, когда делала репортаж о граффити. «Жизнь — это всего лишь еще одна болезнь общества, передающаяся половым путем».
Ренни не винила Джейка, почему он должен из-за нее страдать?
Он приподнял голову.
— Прости меня.
— Это ты меня прости, — сказала Ренни. Помолчала. Потом спросила: у тебя кто-то есть, правда?
— Это не имеет значения.
— Ей ты тоже самое отвечаешь обо мне?
— Послушай, — взмолился Джейк. — Не заниматься же мне онанизмом. Ты же мне не даешь.
— Не знаю, — эхом откликнулась Ренни. — И это все? А разве это так важно?
Ренни гладила его по голове и думала о душе, покидающей тело, в форме слов, на средневековых скрижалях.
О, смилуйся. Ну пожалуйста.
Они гуляли, уходя вглубь местности, лазили по горам. Ренни мучительно пыталась придумать какую-нибудь нейтральную тему для разговора. Он нес ее камеру и еще одну сумку. Ренни решила не обременять себя лишними вещами, и захватила с собой необходимый минимум. Время близилось к шести, но несмотря не такой час, и на то, что деревья щедро отбрасывали тень, было очень жарко, асфальт плавился под ногами. Вдоль дороги в ряд выстроились крохотные домишки, на крылечках сидели местные жители, женщины в ситцевых платьях, те, что постарше носили шляпы; они раскланивались с Полем, и он кивал в ответ. Хотя они и не пялятся во все глаза, очевидно, от них все равно ничего не скроешь, они все берут на заметку. Мимо них к холму пробегает стайка девушек лет пятнадцати-шестнадцати; у некоторых в волосах венки из цветов, искусно вплетенные и приколотые: они выглядят до странности старомодно наряженными. Девочки исполняют какой-то гимн на три голоса. «Интересно, — думает Ренни, они в церкви-то хоть раз были?»