звуком.
Конечно, это явление уникальное. Хороших музыкантов немало, и теоретически возможно набрать людей такого же уровня, как в люцернском коллективе, и не на один ещё оркестр. Одна загвоздка: в придачу нужен великий дирижёр, притом готовый за эту задачу взяться. Во-первых, к другому такие люди просто не станут, бросая все свои дела, съезжаться по несколько раз в году. Во-вторых, что важнее, мастерство собравшихся оркестрантов не перейдёт же в новое качество само: кто-то его должен
перевести
. Вот пример. Первым гобоистом в ОЛФ — Лукас Масиас Наварро. Он же первый гобоист и амстердамского Концертгебау, в каковом качестве и мелькает, скажем, на канале Mezzo по три раза на дню, в том числе и под управлением первейших дирижёров; при характерной внешности испанца его трудно не запомнить. Но лишь после концерта открытия нынешнего фестиваля, где взгляд и жест Аббадо десятки раз вытягивали первый гобой на поверхность чудесного звукового потока и Наварро стал одним из героев вечера, я осознал настоящий класс этого музыканта. А какой у Аббадо в ОЛФ первый флейтист! какая кларнетистка! Какие вообще духовые, медь какая! — нечто совершенно невероятное.
Ну а о концерте открытия надо сказать отдельно.
Революция, неудачно помянутая
И сначала о том, что ему предшествовало, — о
торжественнойчасти
: в ней была своя интрига. Дело в том, что каждый год организаторы объявляют тему фестиваля. В прошлом году темой была
Вера
, в позапрошлом —
Ночь
; ещё раньше бывали
Эрос
,
Свобода
,
Речь
и даже
Я
. На нынешний фестиваль темой избрана
Революция
. С какого пятерика в консервативной и запредельно буржуазной Швейцарии элитный фестиваль решили вдруг посвятить революции, постичь я не мог — ну, думаю, в речах прояснится. Парадный доклад делал знаменитый дирижёр и пианист Даниэль Баренбойм. Маэстро тему не обошёл, но говорил о ней всё какие-то странности: что революция есть всего лишь быстрая эволюция, что революция более всего нужна в музыкальном образовании — и тому подобная игра словами. Но в самом конце Баренбойм проговорился. Помянув печальные события, идущие на Ближнем Востоке, он воскликнул: «Не может же арабская весна так закончиться — это невозможно!..» Арабская-то весна и может, и кончится
так
и, боюсь, много хуже чем
так
; но этот пассаж (не вошедший, как я заметил, в газетные публикации) даёт нам разгадку. Видимо, год-полтора назад, когда выбирали тему, очень сильны были в тамошней интеллигенции эйфорические ожидания как раз от арабской весны, и революция казалась совсем уж «лобио кушать». А теперь рады бы переназвать, да поздно: релизы разосланы, афиши напечатаны. Не разженишься.