Переход принес головную боль, которая вскоре станет невыносимой и тошноту. Оттого и железо отступало тяжело, нехотя. Все-таки не надо было ввязываться в авантюру.
Но глупо жалеть о том, что уже сделано.
Несколько секунд Виттар стоял, упираясь руками в стену, пытаясь справиться с головокружением. Во рту напоминанием о недавних событиях был мерзкий вкус крови.
Или не такой уж и мерзкий? Плохо, если начинает нравится… сегодня убил, пусть бы разодрав в клочья, но только убил. А завтра?
Как скоро он дойдет до того, чтобы попробовать?
И стоит ли рассказывать Королю?
Крайт промолчит. Девчонка… вряд ли она вообще поняла хоть что-то. А если и поняла, то недолгая беседа наедине убедит ее, что следует забыть об увиденном.
Не выход.
Проблема существует. И сама собой не исчезнет.
Виттар вытер рот и поморщился — засыхающая кровь на коже воспринималась иначе, чем кровь на доспехе. Эта — раздражала.
— Крайт, — голосовые связки растерли первое слово в рык.
— Вы… — кажется, Крайт решил, что терять больше нечего. — Меня прогоните?
И лишиться талантливого нюхача?
— Я тебя выпорю так, что ты неделю лежать будешь.
— Спасибо, райгрэ!
Просиял, разулыбался… если полезет обниматься, Виттар прямо на месте порку и устроит. Щенок… Как от такого разумности ждать?
Торхилд из рода Темной Ртути держалась в тени и вид имела такой, словно пороть собирались ее. Высокая. Худая, но не сказать, чтобы изможденная, скорее уж родовое качество, как и некая плавность линий фигуры. И движения текучие, тягучие…
Красиво, пожалуй.
К роду Ртути следовало присмотреться пристальней.
— Дозволено ли мне будет узнать имя райгрэ? — и голос у нее приятный.
— Виттар. Из рода Красного Золота.
Все-таки он категорически не понимал женщин. Она в безопасности. Зачем в обморок падать?
Но вскоре странности поведения подопечной отошли на второй план: из четырех групп лишь одна вернулась в полном составе.
— Толпа, — десятник не без труда освободился от шкуры, в которой застряло с полдюжины арбалетных болтов. — Мы прямо на них… или они на нас.
Удалось вытянуть еще одного — полубезумного, ошалевшего от радости мальчишку из Медных.
А Одена не нашли.
Он был жив… но где?
Спал Оден урывками.
Он вовсе отказался бы от сна, но осознавал, что отдых необходим. И сознание соскальзывало в дрему, отсекая звуки и запахи, которых было слишком уж много, чтобы вовсе от них отрешиться. Не мешали, нет, скорее Оден боялся, что они вдруг исчезнут, и он очнется в привычной глухой темноте. И страх выдергивал из полусна, заставляя вновь и вновь убеждаться, что он свободен.