— Выходи за меня замуж, — сказал он.
— Зачем?
— Не знаю. Мне нравится церемония.
— Зачем нам портить совершенно прекрасные отношения?
— Я одинокий старый средневековый мясник. Мне нужна уверенность. Мне нравится, что люди берут обязательства друг перед другом.
— Вот что они делают, чтобы сводить с ума людей. Ты сумасшедший, Док?
— Я не знаю.
— Пошли спать. Я устала.
— Ты будешь меня любить, когда я стану старым? — спросил он, снова наполняя ее бокал рубиново-красным Ля Таш. — Ты будешь меня любить, когда я стану старым, лысым и толстым импотентом?
— Ты уже и есть старый, лысый и толстый импотент.
— Но богатый, не забывай. Ты бы все равно любила меня, если бы я был беден?
— Вряд ли.
— Старая развалина, пропойца, заросший щетиной, роющийся в баках с отбросами на Первой Южной улице, облаиваемый маленькими злобными шавками, преследуемый полицией?
— Нет.
— Нет? — Он взял ее руку, левую, лежавшую на столе. Серебро с бирюзой богато сверкали на ее изящном запястье. Они любили индийские драгоценности. Они улыбались друг другу в неустойчивом свете свечей в большом круглом зале, который вращался на рельсовых направляющих, медленно, круг, и снова круг, над городом завтрашнего дня сегодня.
Добрый старый Док. Она знала каждую шишку, каждую вмятинку на его выпуклом черепе, каждую веснушку на его загорелой макушке, каждую отдельную морщинку на той карте почти пятидесяти лет, которую они договорились называть — совместно — лицом доктора Сарвиса. Она понимала его томление очень хорошо. Она помогала ему всем, чем могла.
Они пошли домой, в дом Дока — старое величественное здание знаменитого архитектора Ф. Л. Райта у подножия холмов. Док пошел наверх. Она положила стопку кассет (своих собственных) на вращающийся столик с квадрофоническим магнитофоном (его). Из четырех усилителей полился тяжелый бит, биение электронного пульса, стилизованные голоса четырех молодых дегенератов объединились в песне: какая-то группа — Конки, Скарабеи, Злобные Покойники, Зеленая Ветка — зашибающая миллиона два в год.
Док спустился к ней в халате. — опять ты играешь эту чертову имитацию негритянской музыки?
— Она мне нравится.
— Эта музыка рабов?
— Некоторым людям она нравится.
— Кому?
— Всем моим знакомым, кроме тебя.
— Вредно для растений, ты знаешь. Убивает герани.
— О, Господи. Ну, ладно, — она простонала и сменила программу.
Они пошли спать. Снизу доносилась сдержанная, благородная светская и меланхолическая музыка Моцарта.
— Ты уже слишком взрослая для этого шума, — говорил он. — Этих мелодий для несовершеннолетних. Этой музыкальной жвачки. Ты уже совсем взрослая девочка.