По дороге к опорному пункту охраны порядка, находившемуся на Новослободской улице в доме 54–56, Шелковников дважды напрасно пытался вырваться из цепких рук милиционера. Под начавшимся проливным дождем они шли дворами почти в полной темноте.
Вместо наручников руки обитателя чердаков были связаны сзади веревкой, а, кроме того, он, как мышка мышеловкой, был любовно накрыт колпаком милицейской плащ-палатки. Михаил Павлович Дюков — так звали участкового — очень любил вязать морские узлы и считал, что обычная бельевая веревка и брючный кожаный ремень удобнее любых самых современных наручников в деле задержания преступников. За эту веревку он и был списан в участковые, но об этом несколько позже.
Доставив нарушителя в опорный пункт охраны порядка, милиционер с майорскими звездами на погонах включил свет, стряхнул капли дождя с необъятных размеров плащ-палатки, развязал Шелковникову руки и усадил его за стол для душеспасительной беседы. Дипломат он небрежно поставил в угол при входе, привалив к стенке. У Вити появилась надежда, что участковый не удосужится его открыть и тогда произойдет чудо: он, прихватив свои сокровища, выйдет на свободу, а там… Витя зажмурил глаза, представив, как весело он заживет на украденные бриллианты.
— Так что ты делал на пожарной лестнице?
— Спускался с чердака. Пока я там днем спал, какой-то козел его запер. Не подыхать же мне было с голоду, товарищ начальник, я должен еще стать артистом кино.
— Приезжий, значит. Откуда?
— Из Краснодара. Я люблю кино, приехал на кинофестиваль и мечтаю поступить во ВГИК - Витя блеснул золотым зубом.
— Волосы чем красишь? — неожиданно спросил майор.
— Перекисью водорода.
— Во ВГИК, значит, мечтаешь поступить?
— Очень мечтаю.
— Где срок отбывал?
— Полгода в Красноярском крае.
— Краснодар, Красноярск. Давай паспорт.
Витя протянул участковому довольно потрепанную книжицу.
— Ну а в дипломате что?
— Когда буду давать интервью, — Витя, не отвечая на прямой вопрос участкового, снова хитровато зажмурился, выставляя вперед скулы, — я буду говорить: „В кино я попал совершенно случайно, с пожарной лестницы".
Дюков сделал вид, что забыл о своем вопросе про содержимое дипломата и стал слушать разглагольствования девятнадцатилетнего мечтателя.
Говорить о кино, об артистах было самое приятное для Шелковникова, он всегда сладко жмурился и погружался в счастливый омут, ему было неважно — слушают ли его при этом, разделяют ли его любовь к кино, — его несло. Прерывался он, только если слышал от собеседника новые сведения о закулисной жизни кумиров экрана.