ГЛАВА I
Крайности сходятся
Изъ всѣхъ даровыхъ зрѣлищъ, которыми джентльменъ, располагающій малою толикою свободнаго времени, можетъ пользоваться въ Лондонѣ, самое, по моему, жестокое зрѣлище представляетъ дюжій, жирноволосый, обрызганный кровью мясникъ, влачащій за ногу обезумѣвшую отъ ужаса овцу и вталкивающій ее въ бойню, увѣшенную свѣжеободранными овечьими трупами.
Упавшая среди улицы лошадь производить тягостное впечатлѣніе; точно также и загнанная собака, точно также и пьяная, едва держащаяся на ногахъ женщина, несущая ребенка головою внизъ; но ничто не поражаетъ меня такъ болѣзненно, какъ видъ угнетенной овцы. Я, разумѣется, имѣю пристрастіе къ нѣжной, хорошо-приготовленной баранинѣ — зубы у меня великолѣпнѣйшіе работники по этой части и желудокъ мой въ отличнѣйшемъ порядкѣ; но если я увижу, какъ бѣдная овечка дергаетъ ногами, отстаивая драгоцѣнную жизнь, и представлю себя, что черезъ нѣсколько часовъ она будетъ висѣть въ мясной лавкѣ — меня искушаетъ желаніе взять баранью сторону въ борьбѣ, разогнать лѣнивыхъ мальчишекъ, которыя безчувственно глазѣютъ и смѣются, и, схвативъ мясника, за его собственную ногу, заставить его немножко подрягать.
И еще другое любопытное дѣйствіе производитъ на меня видъ бѣднаго и кроткаго животнаго, а именно напоминаетъ мнѣ очень дорогаго пріятеля, Адолфуса Икль. Это былъ величайшій изъ мучениковъ, которымъ только когда-либо я имѣлъ честь быть представленнымъ; это была сама улыбающаяся невинность! и его какъ овечку роковая судьба оторвала отъ родимаго пастбища живаго предала на съѣденіе!
У меня были, леди и джентльмены, свои тяжкія испытанія въ жизни и смягчили меня, какъ смягчаетъ толчея пеньку, и развили во мнѣ искреннее сочувствіе къ злополучіямъ ближняго. Теперь сердце мое способно чутко отзываться на чужое горе. Если человѣкъ, мучимый такимъ голодомъ, что можетъ проглотить полбыка какъ пилюльку, бывалъ вынужденъ ограничивать свой обѣдъ чашкою кофе, то подобное испытаніе нѣсколько научаетъ его быть человѣколюбивымъ въ отношеніи жалкаго горемыки, признающагося, что онъ двое сутокъ не пробовалъ никакой пищи. Когда около меня шелестятъ лохмотья и заплаты, бормоча о пенсахъ, необходимыхъ для пріобрѣтенія ночнаго пріюта, я живо вспоминаю ту ночь, когда я былъ выброшенъ за дверь и долженъ былъ протрястись до разсвѣта на скамейкѣ въ паркѣ, въ одномъ фракѣ и въ рубашкѣ съ вышитой грудью. Для внушенія намъ человѣколюбивыхъ чувствъ ничего нѣтъ лучше, какъ малая толика познаннаго страданія. Я знаю одного джентльмена, который чрезвычайно легко подаетъ милостыню рябымъ нищимъ, потому что самъ разъ чуть не умеръ отъ оспы.
