— Зачѣмъ вы кто дѣлаете? спросилъ онъ съ удивленіемъ.
— Вы сейчасъ узнаете, отвѣчалъ Бобъ, который вслѣдъ затѣмъ началъ сильно кашлять.
Сигналъ былъ услышанъ. Шелестъ шелковаго платья возвѣстилъ граціозное приближеніе Блумсберійской красавицы.
Связанный Долли сидѣлъ, устремивъ глаза на дверь. Онъ узналъ эту величественную походку; роскошный шумъ дорогаго платья былъ для него знакомою музыкою. Онъ хорошо не понималъ, зачѣмъ шаль такъ крѣпко была завязана вокругъ его тѣла, но наслажденіе видѣть милую фигуру подавило возникавшій въ немъ подозрѣнія относительно обмана.
Дверь отворилась. О, радость! То была Анастасія; быть можетъ, не такая блѣдная, какою онъ ожидалъ ее видѣть, но все такая же великолѣпная — Анастасія, неограниченная повелительница его души и тѣла.
— Анастасія! пробормоталъ онъ, стараясь приподнять свои крѣпко связанныя руки.
Красавица медленно приблизилась и, остановившись прямо противъ плѣнника, погрозила ему пальцемъ и произнесла слѣдующія страшныя слова:
— Мистеръ Икль, я увѣрена, что вы краснѣете отъ стыда, сэръ!
ГЛАВА IX
Торжество мистриссъ Икль
При этихъ ужасныхъ словахъ: «мистеръ Икль, надѣюсь что вы краснѣете отъ стыда», плѣнникъ, казалось, скорѣе почувствовалъ злобу, чѣмъ смущеніе, и сейчасъ же сталъ пробовать крѣпость своихъ кашмирскихъ цѣпей, вытягивая тонкія маленькія ноги и потрясая локтями, какъ будто бы игралъ на волынкѣ; но усилія Долли были мизерны: шаль обвивала его такъ плотно, какъ труднаго младенца пеленки. Сверхъ-того, еслибъ даже шаль и уступила усиліямъ Долли, развѣ позади кресла не стоялъ силачъ Бобъ де-Кадъ, готовый каждую минуту схватить своею мускулистою рукою бѣднаго крошку за воротъ и бросить его обратно въ кресло? Прекрасная Анастасія (въ тотъ моментъ, когда ея жертва начала бороться за свободу, она граціозно отступила за предѣлъ, куда не могли ее достать сапоги жертвы) не потеряла суровости осанки; ея нахмуренныя брови и сверкающіе глаза напоминали тропическую грозу.
Первое желаніе, загорѣвшееся въ душѣ Долли, когда онъ смотрѣлъ на свою коварную Далилу и филистимлянина Боба, было слишкомъ ужасно: онъ пылалъ жаждою крови; но вскорѣ, когда безполезныя попытки истощили его, эти лютыя желанія перешли въ подавляющее отчаяніе. Онъ опять упалъ въ кресло. Онъ чувствовалъ, что пришло время упереть: жизнь была слишкомъ пуста; цѣлый свѣтъ, съ его дворцами и великолѣпными домами, былъ не что иное, какъ пустяки; нигдѣ ему не было мѣста, кромѣ могилы, могилы! желанной могилы. Онъ закрылъ глаза и старался думать, что уже погребенъ и успокоился.