И тут я вспомнил, как дружок мой, Саня Беляев, притащил в класс хруща и на перемене приклеил его к обложке классного журнала... Это стоило ему жизни насекомого и беседы наедине с Серафимой. Распластанный жук в тишине скрежетал лапками по картону обложки, поднимал надкрылья, жужжал...
Когда все разошлись, остались горбун, хозяйка, Катя и часть меня. Часть – оттого, что колено снова ныло, и боль поглощала сознанье.
Мне вкратце предъявили обвинение в нарушении режима, объявили, что завтрашний день я проведу в одиночке.
Я не спорю и прошу дать мне болеутоляющее и бинт.
В колене все время что-то смещается и выходит наружу мученьем.
Заведующая кивает Кате, и мы оказываемся в процедурной.
Я спрашиваю ее:
– Что происходит?
Она молча бинтует мне туго ногу. Достает из шкафчика две облатки.
Дает запить.
Горбун строго заглядывает в приоткрытую дверь.
Я швыряю в него мензурку. Нехотя исчезает.
Катя – тихо:
– Будь осторожен. Иначе – пеняй на себя.
Она целует меня в лоб и отстраняется, потому что я хочу ее обнять.
Все-таки в одиночку меня не переправили. Заперли в палате вместе со Стефановым. Я обрадовался. Стефанову ведь не до перемещений, его и так ноги не держат. А мне и подавно.
После нянечка принесла в пластиковых судках сразу завтрак, обед и ужин. Заглянул санитар и стукнул на пол микроволновку. Дверь за ним затворилась – суетливо, как клетка с тигром – за трусом-дрессировщиком. Было слышно, как он, сопя, с матерком, возится с пластилиновой пломбой.
У Алексея Васильевича с утра случился всплеск тонуса, и сейчас он читает.
– Стефанов, вы кофе или чай?
– Чай.
– Что проку в чае утром? Вот кофе, он действительно трезвит спросонья. К тому же если покурить...
– Но в чае больше кофеина...
– Зато цепляет медленней, если вообще цепляет.
– Ну что ж, давайте кофе.
Я прямо в кружке заливаю кипятком из печки три ложки «велюра» и накрываю блюдцем.
– Что вы читаете сейчас?
– То, что здесь пишется о нас.
– И как там?
– Худо.
– В каком же смысле?
– А во всех.
Я подаю ему кружку, старик кивает и берет.
– Стефанов, что вы вчера такое рассуждали о балете? По-моему, душа, если есть она, она плюет на тело. Душа ведь божий дар, а тело – так себе, яишня...
– Это проблема недостатка воображения.
– Или размышления?
Внезапно что-то происходит: старик мерцает долгим взглядом, тень проступает изнутри в лице. Он углубляется в усилие.
– Стефанов, что, так плохо?
– Плохо.
– Медсестру позвать?
– Я справлюсь...
Он надвигает сванскую шапочку на глаза и пытается улыбнуться – из глубины боли.
– Вы говорить-то можете?
– Могу.
– Так что ж, давайте говорить?