Теперь я улыбаюсь при воспоминании о том, как ворвалась в гостиную. Миссис Флемминг сидела там одна. Она повернулась, когда я вошла.
— Это вы, Энн, дорогая? Я хочу кое-что обсудить с вами.
— Да? — сказала я, едва скрывая свое нетерпение.
— Мисс Эмери уходит от меня. — Мисс Эмери была экономкой. — Поскольку вам пока не удалось найти ничего подходящего, я подумала — может быть, вы захотите — было бы так мило, если бы вы остались с нами насовсем.
Я была тронута. Она не нуждалась во мне, я знала это. Она сделала свое предложение исключительно из христианского милосердия. Я ощутила раскаяние за то, что втайне осуждала ее. Повинуясь порыву, я подбежала к ней и обвила руками ее шею.
— Вы милая! — воскликнула я. — Милая, милая, милая! И большое вам спасибо. Но все устроилось. В субботу я еду в Южную Африку.
Моя неожиданная выходка поразила добрую женщину. Она не привыкла к внезапным проявлениям чувства. А мои слова удивили ее еще больше.
«В Южную Африку? Моя дорогая Энн, вы должны относиться к подобным вещам с большой осторожностью».
Этого я желала в последнюю очередь. Я объяснила, что уже взяла билет на пароход и по приезде надеюсь получить место горничной. Ничего другого мне тогда в голову не пришло. В Южной Африке, сказала я, большой спрос на горничных. Я заверила миссис Флемминг, что способна позаботиться о себе, и в конце концов, со вздохом облегчения от того, что она сбывает меня с рук, она согласилась с моим планом без дальнейших расспросов. При расставании она сунула мне в руку конверт. Внутри я обнаружила пять новеньких хрустящих пятифунтовых купюр и записку, в которой говорилось: «Я надеюсь, что вы не обидитесь и примете это с моей любовью». Она была очень хорошей, доброй женщиной. Я не могла бы продолжать жить с ней в одном доме, но признала достоинства ее души.
Итак, с двадцатью пятью фунтами в кармане я смело смотрела на мир и продолжала искать приключений.
Только на четвертый день горничная наконец уговорила меня подняться на палубу. Внушив себе, что внизу я умру быстрее, я упрямо отказывалась покинуть мою койку. А теперь меня соблазнило приближение Мадейры. В моей душе родилась надежда. Можно сойти на берег и стать горничной на Мадейре. Я отдала бы все ради суши.
Закутанную в пальто и пледы и слабую, как только что родившийся котенок, меня вытащили наверх и поместили мою инертную массу в шезлонг. Я лежала в нем, закрыв глаза, испытывая чувство ненависти к жизни. Корабельный эконом, светловолосый молодой человек с круглым мальчишеским лицом, присел ко мне.
— Привет! Немного жаль себя, да?