Я почти физически ощутил ее неповторимую мягкость.
Глаза мои буквально впились в вершинку женского сокровища. От этого маленький розовый сосочек вдруг вздрогнул и зарумянился.
У меня пересохли губы. Я понял, что мое волнение передается через эту чувственную плоть моей спящей красавице.
А сосочек стал расти прямо на глазах.
Женщина вдруг глубоко вздохнула и медленно перевернулась на живот, открыв моему взору бесчисленное богатство волнующих выпуклостей и впадинок спины и зарумянившейся попочки.
Свою великолепную головку Она положила высоко на подушку и, сразу успокоившись, задышала ровно и тихо.
Волосы укрыли Ее спину до лопаток и открыли застывшее в сонной неге белое мраморное лицо.
Оно было настолько беззащитно и прекрасно, что больше походило на личико юной сказочной феи.
Ротик был чуть приоткрыт, виднелись ровные, белые, как жемчуг, зубки.
Губки слегка подсохли, и от этого казалось, что они вот-вот лопнут под напором жизненной силы.
Носик еле слышно дышал, и дыхание превращалось в микроскопические бриллианты испарины над верхней губой.
Подбородок немного приподнялся и как бы нечаянно обнажил тонкую чувственную шею. Взбегая от хрупких ключиц тонким стеблем, она раскрывалась в гордый прекрасный бутон очаровательной женской головки.
Глазки – свернутые до поры лепесточки бутона, были прикрыты. Длинные черные ресницы спали. Густой перелесок бровей тоже расслабленно отдыхал.
Изящное, но беззащитное ушко обмотало вокруг себя локон прелестных шелковистых волос и ничего не слышало.
Казалось, мой взгляд обласкал все это божественное великолепие небесной плоти.
Но нет.
Вот я увидел родинку, а неподалеку – какой-то шрамчик или царапинку, но и они были милыми и очаровательными.
И тут мне показалось, нет, скорее я это почувствовал, что моя прелестница чуть замерзла.
Я решил сделать Ей приятное: снова окутать Ее облачным одеялом.
Я очень бережно накрыл женщину – самое великолепное и прекрасное создание из всех, кого Господу удалось сотворить на Земле.
Укрыл, чтобы Она не замерзла.
Но так, чтобы Она не проснулась.
«Спи, – сказал я ей, но не вслух. – Я у твоих ног.
И буду у твоих ног вечно.
Милая…»