Медсестра улыбнулась все той же вежливо-профессиональной улыбкой, сказала:
— Еще пару минут, пожалуйста. Доктора совещаются.
Сердце оборвалось и ухнуло куда-то вниз. Доктора совещаются! Это что ж они так долго совещаются?! И вообще, если это банальное обследование, как утверждал Шурик, то зачем вообще совещаться?! Выдали результаты — и все дела…
Медсестра обошла его по большой дуге, словно прокаженного, звонко зацокала каблучками по выложенному каменными плитами полу, а Ян остался стоять перед приоткрытой дверью. Из помещения доносились мужские голоса. Голоса о чем-то спорили. Ян воровато оглянулся — в коридоре не было ни единой живой души, — прижался взмокшей от пота спиной к стене, аккурат возле двери. Голоса стали громче.
— …Ну и что, что клиника нетипичная? А ты не смотри на клинику, ты смотри на томограмму. Видишь?
— Вижу. И что теперь? К нейрохирургу?
— Можно, конечно, и к нейрохирургу, только он не поможет, опухоль неоперабельная, уж больно локализация неудачная. Мужик-то хоть пожил?
— Какое там пожил?! Тридцатник только-только разменял.
— Да, жалко парня, смертный приговор в тридцать лет.
— Как думаешь, сколько ему осталось?
— Да кто ж знает? Месяц-другой максимум…
Коридор закачался и «поплыл», чтобы не упасть, пришлось ухватиться руками за стену. Вот и приехали… Вот тебе и банальная головная боль… Месяц-другой — это все, что оставила ему чертова опухоль… Это его лимит… А ему только тридцать, и планов на жизнь громадье: подписать договор с финнами, прыгнуть с парашютом, Алину свозить в Париж… Ничего не будет, потому что у опухоли неудачная локализация, и жить осталось пару месяцев…
Ян оттолкнулся от стены, пошатнулся, точно пьяный, побрел по коридору. Любопытство сгубило кошку, так любила говаривать его бабушка. Его тоже сгубило любопытство. Не будь он таким нетерпеливым, не сунь свой нос куда не следует, возможно, прожил бы оставшиеся месяцы в блаженном неведении, с мыслью, что его лечат от мигрени. Ведь не сказали бы ему прямо в лоб, что у него опухоль мозга, попытались бы смягчить удар, завуалировать жестокую правду, и не было бы сейчас так больно и страшно, и умер бы он почти счастливым…
Машина не желала слушаться: сначала не хотела открываться, потом заводиться. Может, чувствовала, что этот хозяин у нее ненадолго, вот и бунтовала? Ян врубил радио на полную мощность, просто затем, чтобы избавиться от роящихся в голове мыслей, тронулся с места.
Куда теперь?
А никуда! Спешить некуда, да и незачем. За него уже все решили…
Или все-таки в какую-нибудь крутую клинику на повторное обследование?