— Как он это раздобыл?
— Кто?
— Амберстрит.
— Нет! Нет! — завизжала она, в яром гневе на меня и на весь мир. — Прочти!
Мы все еще стояли в подъезде, одной ногой на Мерсер-стрит, и здесь я прочел и понял наконец эту бумагу. Какой-то гад в пальто «Лондонский туман» вручил ей повестку: Оливье Лейбовиц (истец) подает на развод с Марленой Лейбовиц (ответчицей).
— Ты этим расстроена?
— А ты как думал?
Но с чего ей огорчаться? Она же его не любила. Денег у него не было. Полная неожиданность для меня, что она так реагирует. И прежде мы никогда так не разговаривали, резко, саркастически, почти враждебно. Я вдруг превратился в ее врага? В идиота? Не стану играть эту роль. Только хуже от этого сделаюсь.
— Так что с фотографиями?
— Плевать на фотографии. Не в них дело. — Голос ее дрожал, и я обнял ее, пытаясь изгнать гнев из нас обоих, но Марлена вырывалась из моих объятий, и я почувствовал тяжелую обиду: меня отвергают.
— Я пользуюсь droit morale.
Нахуй, подумал я. Кому это надо, черт побери?
Поднимаясь по лестнице в двух шагах позади, я чувствовал исходивший от нее жар. Мы добрались до мансарды, где стояла, дожидаясь, моя картина. Щеки у Марлены разгорелись, глаза прищурены: быстро оглядела картину и кивнула.
— Теперь слушай внимательно, — сказала она. — Вот что надо сделать.
И все про мою бедную картинку? Она же видела Голема, и что — никаких тебе: «Здорово, Мясник, такого еще никто не рисовал»?
Пока что она швырнула повестку через всю комнату и разложила «кодаковские» снимки, словно пасьянс. Оригинал Доминик таращился с каждой фотографии во всей своей липкой наглости. Меня в фотографиях смущало другое: выходит, Марлена питала интерес к моей картине, однако ухитрилась скрыть его от меня.
— Ты снимала?
— Ты не догадывался, что я знаю, чем ты занят?
— Но с какой стати?
Неотзывчивая, раскаленная, закрытая от меня.
— Ты же говорил, что доказывать происхождение картины придется мне. Вот так мы это и сделаем. Поверх нее ты снова нарисуешь Бруссар.
Я рассмеялся.
— Хоть полюбуйся на нее, пока я ее не закрасил.
— Разумеется, я давно уже видела. Как по-твоему, чем я занималась, малыш?
— Подглядывала.
— Конечно, подглядывала. А ты чего думал?
— И тебе понравилось?
— Потрясающе. Доволен? А теперь нарисуй это снова поверх Голема. — Она разложила фотографии, как наперсточник свои причиндалы в конце Бродвея. — Не в точности, как было, но похоже. Слушайся меня. Используй те же краски, один в один.
— Я их выбросил.
— Что-о?
— Успокойся, малышка.
— Что ты сделал? Куда ты их выбросил?
— В помойку.
— Где именно?
— На Лерой.