Тихо-тихо-осторожно, снимают «Магну», нюх-нюх, трух-трух. Помаленечку уайтспирита. Ой, так и течет.
Звоните в «Таймс», звоните в «Таймс». Звездный час Милта. «Я плакал, — пустится он вспоминать, — я плакал, как ребенок, когда Жак умер».
Что-то скверное было в моем упоении местью, замшелая деревенщина сквитается с городским цирюльником, прекрасная, я бы сказал, провинциальная, афера, словно в Бахус-Блате, ничего публичного, но более чем удовлетворительная для посвященных. Замечательно, мистер Бойн, просто замечательно. Поздравляем вас и всех ваших.
КТО УКРАЛ МОЙ СТУЛ?
Я повторил вопрос, и Марлена ответила, что я мог забыть его на лестнице, так что я взял фонарь и переворошил всю пыль и грязь, нашел мертвую мышку, благослови Боже ее бедное высохшее сердечко, кто украл мой стул?
Наверное, я что-то сделал, а потом НАПРОЧЬ ЗАБЫЛ. Когда-то в детстве я ходил во сне и просыпался, только ступив на влажную дорожку к туалету. А еше рисовал ручкой на простыне. Объяснить эти поступки я не мог, Господи помилуй. Может, я сам и украл свой стул. В комнате пахло тайной, словно протухшим мясом, так ЗНАКОМО, с самого моего рождения, ко всеобщей печали и разочарованию, долгие дни, солнце сквозит в сетку от мух, жужжат мухи снаружи, ЖАЖДУТ КРОВИ. Мамино дыхание как розы, как вино причастия.
КТО НЫНЕ ИЗБАВИТ МЕНЯ?
Мясник писал в ГЛУХОМ МОЛЧАНИИ, совсем не так, как обычно, когда он ТЕРЗАЕТ СЛУХ и чуть ли не до безумия доводит, ШУМЯ И ПОХВАЛЯЯСЬ, столько болтает, МЕРТВОГО ЗАГОВОРИТ. Смотри, Хью, вот красотища. У них челюсти поотвисают. У них мурашки по коже побегут. В прежние времена он бы раскатал холст по полу и попросил бы меня пустить в ход мой БОЖЕСТВЕННЫЙ ТАЛАНТ, а теперь понатыкал каких-то палочек, словно землемер на Дарли-роуд. Превратился, прости ему Боже, в МОЛЬБЕРТНОГО ХУДОЖНИКА, поворачивает холст изнанкой ко мне, как будто я — пол.
Всю жизнь я провел среди запахов тайны, крови, роз, алтарного вина, кто может, пусть объяснит, что творилось с нами со всеми на Мэйн-стрит Бахус-Блата, я не смогу. Мы все могли бы оставаться мясниками, проводить красную линию, и чтобы смерть наступала без боли. Как бы я любил этих тварей, никто их так не любил. Забыть. Никогда не доверяли мне нож, и пришлось мне жить с Мясником и нашим милым мальчиком, груши в траве, сладкий гнилой аромат его брака. Я чувствовал это, а сказать не мог, кружил рядом с мальчиком, пытался его уберечь, а в итоге сам же и покалечил. Всегда все не так, зло в самой сердцевине, жужжат на солнце переполошившиеся мухи, тонкий вскрик, смачный хлопок двери — кто-то вышел, кто-то вошел. Это Бахус-Блат, голоса из другой комнаты. Вовсе я не заторможенный от рождения, это я точно знаю.