Зазвенел звонок.
Хью задрожал и спрятался под одеяло.
Глупый засранец, но я реагировал на звонок не лучше. Ни к чему детективу Хреноголовому интересоваться картиной, которую я прошлой ночью бережно завернул в газеты. Она снова лежала на том же самом месте, где я оставил ее, когда только что отдраил — у стены.
Я решил убрать ее с глаз долой и только поднялся, как вошел Милт Гессе. Впервые я обрадовался старому охотнику на телок, ведь он пришел затем, чтобы отдать наше сокровище в чистку. Однако мой брат глянул на вошедшего так свирепо, что я испугался, как бы он на него не кинулся.
— Тпру, — сказал я. — Тпру, Доббин[100].
Не осознавая угроз, Милт вплотную подошел к огромной ссутуленной фигуре, протянул руку:
— Мы с вами еще не встречались, сэр. Вы тоже австралийский гений?
Но Хью не желал прикасаться к нему, и Милт, как всякий нью-йоркер, знакомый, без сомнения, с любыми проявлениями безумия, свернул к столу и полез целоваться с Марленой.
— Куколка!
Левая рука, недавно ушибленная при падении, висела на бинте, он приподнял правую, чтобы Марлена засунула сверток ему подмышку.
А Хью весь сжался, подтянул колени к груди, раскачивался из стороны в сторону. Кто его не знал, подумал бы, что он не замечает гостя, но я нисколько не удивился, когда мой братец вдруг вскочил, едва Милт повернулся уходить.
— Я тебя провожу, — громко сказала Марлена.
Хью снова рухнул на колени, закопался в месиво постели, отыскал там свое пальто, ухитрился отделить его от одеяла и простыни, и не успели Марлена с Милтом отойти подальше, как он уже устремился к двери.
— Нет, друг, не стоит.
Я преградил ему путь, но он оттолкнул меня в сторону.
— Нет, друг. Будут неприятности.
Он приостановился.
— Кто это такой?
— Он взял картину в чистку.
— А!
Он отступил, озадаченный, потом на его лице медленно проступила идиотская всеведущая усмешка, как будто он — он, и никто другой — посвящен в некую тайну.
— Что это тебе пришло в голову, друг?
Постучал себя по голове.
— Ты думаешь?
— Крыша, — заявил он.
Я физически не мог вынести эту усмешку.
— Какая еще крыша, друг?
Он отступил еще на шаг, ближе к матрасу, ротик до невозможности маленький, уши наливаются кровью. Когда он завозился, устраиваясь в своем гнезде, его сухие волосы наэлектризовались и встали дыбом. В таком виде, чудище с жуткой ухмылкой, застала его вернувшаяся с пробежки Марлена.
Она тоже была на пределе, все время, и сколько бы ни бегала, сколько бы ни работала с гантелями, места себе не находила.
Присев у стола, она поспешно уткнулась в «Таймс».
— Ты сожгла школу, — заявил мой брат.