, мол ни один иерей не согласился бы принять столь неблагодарной паствы, если бы не имел города на цивилизованной территории, где он мог бы отдыхать. И все же иерархи, поставленные на варварские епископии, под всеми предлогами пытались уклониться от выполнения пастырского долга (см. выше, с. 287).
Было ли заметно все вышеописанное самим неофитамварварам? С одной стороны, фраза из «Повести временных лет» о том, что «греци льстиви и днесь», была написана уже в христианские времена. Но с другой стороны, миссионер казался все же выходцем из иного мира, и вокруг него существовала аура чуда. Как выглядел византийский миссионер в глазах своей варварской паствы? Ответ на этот вопрос крайне затруднителен из‑за отсутствия источников. Но как минимум одно косвенное свидетельство есть. До наших дней сохранилась черкесская песня, которая, возможно, отражает восприятие греческого иерарха: «Шехник [епископ] — наш защитник и воспитатель, шехник — наш свет. Воспитатель рассуждал о Законе Божием с вершины лесистого кургана. И на лесистом кургане скован ему дом из жести с дверьми из литого серебра, и там‑то обитал светлый Божий Дух, и ангелы беседовали с мудрым старцем. Свет от бороды его уподоблялся свету факела, он парит в воздухе, как земная птица, поднимается в облака и видит творящих беззаконие. Ребра его — не простая кость, но кость слоновая, и благородный крест сияет на его груди»[1077]. В образе миссионера слились воедино реальные впечатления (церковь, крест), обрывки проповедовавшегося учения («Дух Божий», всевидение) и тот мир языческих представлений, в котором все вышеназванное подчас тонуло безвозвратно.
I
Историки до сего дня исходили из молчаливо подразумеваемой посылки, будто Византия так же сильно хотела крестить варваров, как и Рим. Например, Т. Нунан обращает внимание на то, что ромеи не стремились крестить крымских булгар — его наблюдение верно, однако ошибочной, на наш взгляд, является изначальная посылка: автор противопоставляет византийскую пассивность в деле крещения булгар — постулируемой из общих соображений «активности» (intent), проявленной при христианизации Болгарии и Руси[1078]. Миссионерская настойчивость Империи не данность, а неоднозначный, перемежающийся процесс борьбы между экспансией и изоляционизмом, церковным и имперским — внутри ромейской культуры. Некритическое принятие специалистами в разных областях тезиса о том, что Византия постоянно стремилась к распространению своей религии, заставляет их совершать насилие над наблюдаемыми ими фактами, дабы какнибудь примирить их с этим априорным допущением. Например, исследователи истории венгерского языка недоумевают по поводу отсутствия греческого пласта в мадьярской христианской лексике; историки Руси спорят о странном поведении князя Владимира, которому пришлось даже захватить Херсон, чтобы добиться для себя крещения; многие исследователи Кавказа исходят как из чего‑то само собой разумеющегося, что Византия не могла не стараться обратить все кавказские племена. В. А. Кузнецов строит теорию об участии Византии в крещении Западного Кавказа и об основании ею целого миссионерского города в Архызе. «Миссионерская активность Византии, — пишет он, — объясняется рядом далеко идущих политических расчетов, основным из которых являлось стремление к превращению алан в послушных военных вассалов»