На лице моего собеседника совершенно явно нарисовалось что-то типа презрительного удивления.
Ах, ты ж лягушатник хренов! Просвещённый, блин, европеец! Россия тебе только как кормушка нужна. Овца, которую можно стричь и при этом презирать. Меня аж скрючило от злости, но виду постарался не подать.
— Ну, от чего же, сейчас и в любительской лаборатории можно сделать открытие. И примеров тому предостаточно. Шееле был аптекарем и, тем не менее, очень многое смог сделать для науки. А у Филиппа Степановича оборудование весьма неплохое. Вполне достаточное для наших с ним исследований. И уже есть обнадёживающие результаты. Так что зря иронизируете, месье Жоффре, очень вероятно, что открытие мирового уровня произойдёт именно в русской сельской лаборатории, — я был хладнокровно зол и весел. Если конечно, можно представить такое состояние души. Но именно оно у меня и присутствовало.
— Я бы, конечно был очень рад в этом случае, — француз совершенно не пытался скрыть неискренность своих слов, — но позволю себе усомниться в благополучных результатах ваших экспериментов. Я не знаю, чем вы занялись, но неужели думаете, что ваши идеи, если конечно они представляют по-настоящему научный интерес, уже не разрабатываются европейскими учёными? Честное слово, вы меня несколько удивили своей самонадеянностью.
— Самонадеянностью в чём? — внаглую попёр я на рожон. — Вы считаете, что русские вообще не способны делать научных открытий? Или я вас неправильно понял? Вы считаете русских недостаточно развитыми для этого?
— Боже упаси! — Жоффре понял, что я начинаю беситься. Правильно понял, уже действительно был готов вцепиться ему зубами в глотку. — Я просто имел в виду, что в России не сложилось с развитием науки и образованием вообще. Понимаю, что вы русский и переживаете за свою страну, но вы ведь способны быть объективны? Способны?
— Что вы имеете в виду?
— Да просто назовите мне великого русского учёного, который сделал бы что-нибудь серьёзное в развитии мировой науки.
— Ломоносов, — но я уже заранее знал, что оппонент вякнет в ответ.
— Простите? А кто это? — удивление француза было совершенно искренним.
— Это учёный-универсал. Он изучал всё, от химии, и до правил русского стихосложения. В истории нет равного Ломоносову. Но вы, конечно, в это не поверите. Как не поверите и в то, что этот самый россиянин, задолго до вашего соотечественника Лавуазье, открыл и доказал главный закон химических превращений.
— Не смею сомневаться в искренности ваших слов, — Жоффрэ выглядел слегка озадаченным, — но, согласитесь, тогда бы весь научный мир и не только научный, знал имя столь великого человека. Однако я никогда о вашем Ломоносове не слышал, а про Лавуазье знают практически все образованные люди.