Циниете стояла над люлькой, не злая, сердиться она вообще не умела, но недовольная.
— Ну, чего тебе опять не хватает, барыня ты этакая! — говорила она, тихонько шлепая маленькую. — Соска во рту, а не спит. Розг, легоньких розг тебе надо!
С открытой ненавистью Майя взглянула на Анну и, явно намекая, громко сказала:
— У моего хозяина есть кошка — захудалая, но котят приносит каждое лето. Где их утопишь — льняное мочило батраки не дают загаживать. Хозяин так делает: подвернется дальняя поездка, сунет котят в мешок, отъедет подальше и выпустит всех на дорогу. Эта чертова скотина всегда найдет дом, где прижиться.
Анна стояла у люльки, опустив руки, широко раскрыв глаза и слегка приоткрыв губы… Нет, кажется, не поняла — эти бесстыжие ведь не очень-то чутки. Майя Греете пожала плечами и сказала так, чтобы самой большой тупице стало ясно:
— В березах у Дивайской станции нашли одну брошенную девчонку. Грейнеры со Стекольного завода взяли на воспитание. Счастье привалило подкидышу, — неизвестно в каких кустах зачат, а вырастет у господ. Дивайцы уверяют, что это ребенок Латыни Рауды.
Конечно, Анна поняла намек, — почему, мол, она со своим ребенком не поступила так же. Возмущенная, не думая, что говорит, ответила:
— Нет, айзлакстцы уверяют, что это девочка Валлии Клейн и Юрки Григула.
Одной рукой схватила платок, другой Марту из люльки. Выбегая, завернула, как попало, не слушая, что кричит ей Майя Греете, Тут слушать нечего — вражда на веки вечные, житья не будет, как только Майя придет в Лейниеки хозяйкой. Скорее надо убираться отсюда, — чем дальше, тем лучше.
Погнала скот в гору, безжалостно хлестан хворостиной, не разбирая, кто заслужил, кто нет. Досталось даже старой свинье, которую никогда не подгоняли, всегда сама плелась вслед за другими.
Анне все опротивело. Жизнь — одна большая яма, полная навозной жижи, из ямы никогда не выберешься, — этот несчастный младенец связал по рукам и ногам.
Скотине здесь некуда было податься. На вспаханном поле Григулов, рядом с паровым, ячмень еще только всходил, одни овцы могли забрести на поле и сорвать по стебельку. Оводы еще не появились, а мухи коров не очень-то одолевают. Анна положила ребенка на межу, срезала и заострила гибкую березовую жердочку, долго возилась, пока воткнула наискось в засохшую землю. Привязала к вершине жердочки большой платок и уложила в него Марту — как горошина в открытом стручке, лежала она и широко раскрытыми глазами смотрела сквозь бахрому платка. Может быть, искала взглядом мать, может быть, просто так засмотрелась на клочок неба, стараясь угадать, как далеко простирается это синее и пустое пространство.