Он вдруг замолчал — возвращалась Анна. Всем пора на боковую.
На чердаке свежее сено застлано чистыми простынями. Девочки уложены посередине. Жена Андрея легла с краю. Она еще не заснула, — по шуршанию сена Анна поняла, что невестка не в духе. Понятное дело, лечь спать для этой жительницы Агенскална дело сложное: край верхней простыни должен быть отогнут над одеялом, перину надо взбить, вторую, парадную, подушку надо прислонить к стене, за спиной. Здесь же пододеяльника не было и в помине, под голову вместо подушки положено сено… Засохшие цветы еще благоухали в темноте, перебивая запах увядающей березки. Анна не знала, нравится ли Марии этот чудесный аромат, слишком уж привыкла невестка к запаху той жидкости, которой каждое утро смачивала из маленького флакона отворот блузки и носовой платочек.
Нет, Мария просто-напросто немного побаивалась темноты. Дети сразу заснули, она оставалась одна в этом странном помещении, где в двух шагах от слухового окна темнота переходила в полный мрак. Несколько раз что-то пролетало с легким жужжанием над самым лицом, задевая нос трепетным крылышком. Сразу узнала — ночная бабочка, но ведь нельзя поручиться, что она не сядет на нос и не укусит.
— Там наверху пищат мыши! — сказала Мария, теперь уже на самом деле рассерженно.
Анна прислушалась. Откуда могут появиться мыши за стропилами? Нет, там, как на всех чердаках, ласточкино гнездо, — ласточка греет своих птенцов и, убаюкивая их, тихо что-то щебечет. Чудесное соседство! Одна — наверху, и они здесь, на семь футов ниже, — все три матери со своими птенцами! Анна тихо обняла Марту, девочка тесно прильнула к ней.
Слуховое окно осталось открытым. На дворе тепло, как перед дождем, хотя вся трава в росе. Через окно на чердак вливался сумрак ночи. Над головой косо поднимался скат соломенной крыши с желтеющими полосками еловых жердей. Из леса не доносилось ни малейшего шороха. Но это затишье на какой-нибудь нас. А потом ветерок разбудит еловые ветки и загудит в кронах старых осин и вязов.
На ветвистой козьей иве — единственном дереве, росшем на обочине у домишка арендатора Силагайлей, трещал кузнечик — так упорно и сердито, словно его кто-то дразнил, проводя веточкой по усам. Марии и это не по душе. Она обозвала его сверчком и сказала: ночь дана для того, чтобы спали и всякие зверушки не производили бы глупого, ненужного шума.
Но кузнечик вдруг замолк; Мария опять встревожилась и приподнялась на локте.
— Послушай, послушай! — зашептала она совсем взволнованно. — Кто это там так противно тарахтит?