— Ну ладно, — в знак согласия кивнув головой, сказал Игорь Николаевич, — может, твои замечания и справедливы, но… Ты, ладно, ездил за кордон, а вот, Владислав, бывал за границей?
— Да, когда я институт заканчивал, как раз эти обмены начались, учился я хорошо, так что два раза съездил, побывал в гостях у бывшего однокурсника, по вызову, а совсем недавно — в качестве туриста.
— Кстати, — обратился к нему Константин Сергеевич, — какое заведение вы оканчивали?
— Экономический факультет тогда еще Ленинградского университета, — ответил Влад.
— О, как сегодня говорит молодежь, «круто». Кто-то составил протекцию, или же сами?
— Да как-то самостоятельно, правда, не с первого захода.
— Погоди, Костя, — отец Жанны явно был недоволен тем, что его перебили, — дай мысль завершить! Ну и где ты бывал, Влад? — горячась, перешел он на «ты», и это казалось вполне нормальным.
— В Польше, Германии, и — даже назову не страны, а города, ибо дальше них продвинуться не удалось, но полученного впечатления вполне хватило — в Париже и в Амстердаме.
— Замечательно! Вот Константин Сергеевич в Англии полгода провел, в Америке стажировался, я в свое время побывал в Монголии, Венгрии и ГДР. Ну, Монголия не в счет, там люди сидят в своих юртах да баранину едят, а больше им ничего не надо — о чем говорить, если у них за изнасилование пятнадцать суток дают, — еще слышал, что Либерия очень бедная страна, но я в Либерии не был, а где был — многое видел и запомнил и потому могу спросить: где еще в мире, ну пусть не во всем, а в той части, которую можно назвать «цивилизованной», люди так по-свински живут, как мы?
— Господи, Игорь Николаевич! — опять заговорил хозяин. — Ну а ведь разве во власти тут дело? Вон у Мережковского слова Пущина приводятся: «Особое русское свойство — любовь к свинству» и уже свои собственные — о том, что слишком долго русские были рабами — татарское иго, крепостничество — и потому к рабству привыкли. То есть, я продолжаю, по природе доверчивый и обладающий способной к бунту душой русский человек верил различным посулам, обещаниям, тому, что сейчас принято называть «пропагандой», — устраивал восстания и революции, а сам из одного рабства переходил в другое. Какое иное, как не рабское, то состояние, в котором Россия оказалась после октябрьского переворота? И того ли все хотели, участвуя в гражданской войне на стороне красных? Был царь Николай — добрый, но слабовольный, хотевший по-своему счастья для своего народа, но не знавший, как его устроить, а появился новый, который знал как и устроил — вырезал пару десятков миллионов голов на строительстве нового общества, еще пару на войне положил, и не справедливы ли слова, что «когда людей хотят сделать добрыми, умными, свободными, умеренными, великодушными, то неизбежно приходят к тому, что жаждут их перебить всех до одного?»