Банк (Викторов) - страница 75

— Да, — подтвердил Семеныч, — чеченцы фанатичны до безумия. Тем более, как ребенок любит играть в игрушки, так им нравится играть в войну. Тот же самый Радуев, что ли, заявил, что если бы не все эти события, был бы он то ли простым инженером, то ли служащим, а так — национальный герой, борец за свободу.

— За какую свободу?! — хлопнул руками себя по бедрам Лобченко. — От кого и для кого? Дудаев, считай, поддерживает геноцид против своего же народа, если ведет борьбу «до последнего чеченца»! Так ведь действительно может дойти «до последнего» — и что, им радостна такая свобода?

— Хе, а ирландцы, а баски? Сколько лет уж борются, теракты устраивают и прочее? — спросил Семеныч.

— Это, милый мой, — ответил ему Лобченко, — Европа, там все пытаются продемонстрировать наличие демократии в своих государственных образованиях или же хотя бы изобразить ее подобие, поэтому там начинают обвинять тебя, когда ты бомбу уже взорвал, а не когда только начал собирать ее из деталей. У нас же такого быть не может. Когда мировое сообщество ужаснулось происходящему в Чечне и стало что-то там жалобно лепетать о гуманизме и демократии, Ельцин смачно плюнул на мировое сообщество, и спустя некоторое время все уж настолько привыкли к происходящему на Кавказе, что стали упоминать об этом лишь в исключительных случаях. Ну, воюют, и ладно. Привыкли и у нас: «Обстановка относительно спокойная, с российской стороны пятеро раненых, двое убитых». А то, что у этих «убитых» есть мамы-папы, братья-сестры, жены-дети, а «раненые» — это может означать, что человек наступил на мину и ему оторвало обе ноги и он теперь калека до конца жизни, — об этом уж не говорят. Самое интересное — за что? За что умирают офицеры — хотя и это ужасно, — еще кое-как можно понять: они посвятили себя воинской службе, но за что — я видел как-то по пятому каналу передачу — остался мальчик девятнадцати лет с пулей в почерневшем животе и с выеденными собаками глазами лежать на обочине дороги в Грозном — вот этого мне никак не понять.

— Да, — покачал головой Влад, — в принципе, правительству нашему думать о солдатах и вовсе некогда. Едят помои, спят в поле. Когда все начиналось — помню, первые пленные появились, еще до штурма нашими войсками Грозного, — забросили взвод десантников куда-то в горы, да забыли о них. Походили они, полазили с неделю, припасы кончились, а кушать хочется. Послали нескольких бойцов в ближайшее селение чего-нибудь добыть, там их и сцапали. Где, мол, остальные? — спрашивают. Те говорят: там и там. Сбежалось сотни две чеченских мужиков — нет, еще не боевиков, просто людей с «Калашниковыми», — кричат: «Сдавайтесь, а то всем вам хана!» Посовещались лейтенанты, решили: сдаемся. А двое ребят — ни в какую: «Идите, — говорят, — сами. А мы — хрен». Так вдвоем и остались — отстреливались, пока их не прикончили. Так ни фамилии их никто не знает, ни имени, а чем тебе не герои? Басаев или там Радуев, объявивший: «Мы чисто вертолеты хотели взорвать, а больница — это чисто так», — всем известны, имена на устах, и Геростратом быть не надо. И что ни говори, а воевать им нравится и всегда нравилось. Чеченцы с давних времен что делали? Землю пахали, виноградники возделывали? Дудки. Шли мимо караваны, они их и грабили. Это и в литературе отразилось, вон, у Саши Черного, князь, следующий на свадьбу с богатыми дарами, увидел, что до ночи не успевает в крепость, и дал команду сделать привал, но мужчинам спать по очереди и глядеть в оба, ибо — цитирую — «вдруг гололобый чеченец набежит?» В какой-то передаче по телеку показывали дискуссию в студии, и там в числе прочего сказали о том, что на московских рынках засилье продавцов с Кавказа, «чеченцев всяких», и вдруг один вскакивает: «Чеченцы — гордый народ! Они на рынках никогда не торговали! Это азербайджанцы торгуют!» — «Хорошо, — говорит ему кто-то, — но раз вы не торгуете, на что тогда живете?» Думал-думал, чесал в затылке. «Так, — отвечает, — дела делаем». Дела! То есть провел пару фальшивых авизовок или взял кредит из банка да не вернул, — зачем торговать? Если чеченец кого-то ограбил или что-то украл — сие совершенно не стыдно. Стыдно — если ты мужчина, а семью содержать не можешь. А каким способом это делаешь — уже неважно. Потому и народ — воин, грабить-убивать — тоже искусство, веками оно у них и выкристаллизовывалось. У Пушкина в «Путешествии в Арзрум» приводится описание любопытного случая: был на Кавказе какой-то период мира, никто ни с кем не воевал, но тут взял один чеченец да застрелил русского солдата. Поймали, спрашивают: «зачем ты это сделал?» Отвечает: «А, ружье было давно заряжено, на стене висело, боялся, порох отсыреет — чего добру пропадать?»