Мы выпили с ним бутылку вина. Игорь повеселел, несколько успокоился, и мне захотелось вернуться к разговору о его работе.
— И сейчас ещё не поздно возродиться. Сначала научаемся терять, и только потом приобретать. Уитмен начал писать стихи после сорока, Шопенгауэр считает, что свои лучшие творения люди создают в зрелом возрасте, когда более свободна деятельность ума, гормоны не ударяют в голову и страсти успокаиваются. Всё через призму опыта. Ты как никто должен творить. Ты нуждаешься в искусстве, как в предохранительном и целебном средстве. Ты рождён для искусства. У тебя такие способности смотреть и оценивать. В творчестве ты терпелив и свободен. Ты сам писал в письме: «Чего не достигнуть полётом, достичь можно хромая…»
— Америка оказалась ниже того, что представлялось. Новый Свет оказался темнее ночи, — серьёзным голосом произносит он. Здесь такая китайская перенасыщенность во всех направлениях, что идей ей хватит на сто лет.
— Почему ты покинул Россию, когда перед тобой открывались такие возможности? Ведь после окончания режиссёрских курсов можно было свободно снимать фильмы?
— Мы не были провидцами будущего и подогревали себя на отъезд с абсолютной убеждённостью. Нашими глуповатыми глазами мы не видели для себя выхода в советских мирах. Мы были заняты блужданиями по полуподвальным искусствам и порой делали что‑то интересное. А тут? — Игорь налил мне и себе ещё вина, сказав, что оно ему нравится, и продолжал про себя в Америке:
«Как только я приехал в круговерть Америки, то ставил капканы на любую работу, цирки, театры, клубы. В Филе принял предложение владельца порнографического театра, больше похожего на кабинет спившегося гинеколога, усилить зрелищность «вещей». Поставил в Атлантик–Сити цирковое представление, был пожилым жеребёночком на побегушках. Потом ряд пантомим в Нью–Джерсийском театре для глухонемых и даже слепых. А хилое представление «Песня–Песней» в женском монастыре, где участвовало сорок монашек! Мы разыгрывали сценки из Библии. Представляешь, я и монашки! Поставил с какими— то рахитами глупый документальный фильм с сюжетом, вертящимся вокруг резинки от трусов какого‑то исторического президента. Где‑то под Принстоном делал что‑то херувимско–пархатое. Я был нанят как дворняга— работяга, не имеющий права влезать в творческие отношения с «боссами». А в Голливуде монстр под именем «кино–бизнес» пожирает без остатка немалое количество людей, которые, в отличие от меня, имеют всё необходимое — и язык, и связи, и энное количество денег. И сколько сил идёт на голожопо–праздную рекламу! В этом престольном Муви–городе я создал студию для актёров, где обучал их ходить по сцене, дышать, смеяться, даже знаменитости начали приходить, все орали «гений», но каждый раз кто‑то убегал по рекламам, всех вместе было никак не собрать, и я закрыл это предприятие. Ничего не хочу делать для этой гогочущей, увеселяющей себя козлоногими радостями толпы, материализмом запечатавшей все отверстия, одуревающей от скуки. Вот эта еб… Америка! Куда забрёл ты, Аполлон!»