— Все вы одинаковые… эгоисты. Я совсем забыла, что мужчины ничем не интересуются, кроме самих себя.
И Саша примирительно, будто соглашаясь с ней, спокойно говорит:
— И потому мы не хотим смотреть на твою бабушку, а лучше пойдём смотреть на океан и будем дышать свежим воздухом Тихого океана.
Этим закончился разговор о бабушке.
Но как продолжение «бабушки» возник разговор о «дедушках» в тот же вечер в одной из квартир Приморского бульвара.
Была шумная русско–говорящая обстановка, я почти никого не знал, но остальные люди встречались не в первый раз и бурно обсуждали: как и чем мы, русские, отличаемся от американцев. Не берусь описывать, какие были снисходительно–иронические оценки и рассуждения. Эта тема — «Американцы и мы», как я в дальнейшем увидел, — неотъемлемая часть русского застолья в Америке. Потом перешли к противоречиям между внешностью и внутреннем состоянием отдельных людей. Дошли и до обсуждения несоответствия между манерой поведения человека на сцене и дома. Один художник, довольно успешный и умный, как мне сказал Саша, сочно показывал поведение и слова человека в домашней обстановке и на трибуне. Как соблюдается «политическая корректность», как женщины обвиняют мужчин в приставании. Все весело смеялись, особенно после его рассказа о чрезмерных поступках феминисток. «Без запрета нет соблазна», — произнёс художник, и вдруг Эвелина ни сто ни с сего с пафосом и укоризненно заявляет: «А вот мужчины не способны воспитывать детей, они слишком заняты собой, а на детей у них нет времени». Кто‑то пытается возразить:
— Ну ладно, Эвелина, не нужно приписывать все пороки исключительно мужскому полу.
— Вы приписываете женщинам всякие глупости, а я считаю, что мужчины заботятся только о себе, у них нет самопожертвования! Мужчины не понимают, что такое во— спи–тание! Только редкие из мужчин могут это понять, как например, скрипач…
Тут она прямо обращается к сидящему напротив неё художнику:
— А вы разве думаете о жертве для своего ребёнка? Разве вы можете понять сердце матери?!
Художник, ничего не отвечая, делает раздраженный жест рукой и отворачивается. Эвелина вскакивает, как фурия, подбегает к нему и, размахивая перед его глазами руками, начинает неистово кричать:
— Стыдно? Вот все вы такие гадкие! Мой Митенька… Как ты смеешь так смотреть на меня?!
Перед ней — Мужчина, — и она переносит на него свою придуманную концепцию то ли ненависти, то ли ещё чего.
— А ты как можешь допустить, чтоб на меня так смотрели? — в исступлении кричит она, обращаясь к Саше. В эту минуту её лицо покрылось пятнами, руки стали делать неистовые, угрожающие движения, кажется, что она вот–вот вцепится в волосы художника.