- Эй! Жусуп (бедный)! Кончай воду мутить, вылезай! Байрам-ата ждет.
Но рыжебородый, его словно и не слышал, он только оскалился в ответ, и, прекратив мыться, поплыл против едва заметного течения вдоль берега. Туда, где росли белоснежные лилии. Вырвал несколько штук и уже с этим пучком вернулся на свой берег.
С неудовольствием взглянул на ветхий и грязный халат, он все-таки одел его на мокрое тело, а пучок лилий свернул и сунул в тощую суму после того, как вынул из неё кусок вареного мяса и выкинул его в реку. Касым насмешливо фыркнул:
- Совсем с головой не дружишь? Траву кушать собрался?
После этих слов он засмеялся, а вместе с ним засмеялся и Жуматай. Странный это следопыт, сразу видно, что в проклятой земле побывал. Оттуда обычно не возвращаются, а если и возвращаются то пустыми совсем, потерявшими дар Тенгри «сагыш», ни слова сказать не могут, а рот не закрывают. Так у них слюни и текут целыми днями. Глазами смотрят, а не видят ничего, ногами ходят, не зная куда. Говорят, они побывали во владениях Эрлика, и там духи умерших – камы, лишают их разума. Обижать таких людей грех, их уже боги обидели. И если потерянному повезет и его найдут люди, то обязательно такого приютят. Правда, не долго, до смены лун. Дольше проклятые не живут. Шаманы говорят, что это Эрлик приходит за беглецами. А Газарчи видимо, не всего себя потерял. И хоть про себя ничего не помнит, и говорит редко, молчун, но степь любит, помнит её всей душой, знает как родную мать. Хоть чем-то полезен, может быть, и то хорошо, лишний рот никому не нужен.
Газарчи, одевшись, вскочил на лошадь, пасшуюся неподалеку, и собрался в обратный путь. Он уже точно знал, что часть пастухов, охранявших табун, убили своих подельников, сымитировали нападение Аблая и свою смерть, а табун угнали продать, и угнали далеко.
***
Поистине, одна глупость порождает другую, и так цепочкой. И чтобы вырваться из порочного круга, нужно сесть под каким-нибудь фикусом, и прикинутся Буддой. Хотя, Будда уже давно ушел в нирвану, мир его праху. А я вместо того, чтобы приобщаться к учению, сидеть и ничего не делать, украл коней и теперь решал дилемму, отпустить их глупо, а продать некому. Ведь ближайшее стойбище, скорее всего, окажется их вотчиной, где коней опознают. И тогда меня там попытаются убить. Хотя вероятность того, что меня везде попытаются убить стремится к стопроцентной. Добрые люди кочевники, но чужеземец – это лишняя лошадь ( теперь три лошади), кое-какие вещи с трупа, которые могут пригодиться, и наконец, сам чужеземец, которого можно продать в рабство в Бухаре или Коканде. Но ради одного раба тащиться в такую даль никто не будет, так, что и стараться взять меня живым тоже не будут. Если я конечно не выйду к ним голым и с поднятыми руками, и то меня сначала пристрелят, на всякий случай, а потом поинтересуются, а не болен ли я чем? Зачем голым по степи бегаю?