— Нет, мистер Мак-Гиллби.
— Я собираюсь пить в доме пиво, когда мне этого захочется!
Рот Эмили стал похож на удлиненную букву «о», а затем закрылся, и она прикусила губу, чтобы не засмеяться, а он, подражая ей, тоже закусил губу; затем они оба громко расхохотались. Они стояли по разные стороны стола, опираясь на него всей силой в своем веселье. Но, подобно медленно закрываемому крану, веселье улеглось, и они затихли, глядя друг на друга мокрыми от смеха глазами, а Эмили пробормотала:
— Ох, мне не следовало так смеяться.
— Почему? Почему бы и нет? Вот что, сядь, девочка, я хочу с тобой поговорить. Я давно собирался поговорить с тобой, сказать тебе о многом, но я думал, что еще не время. Во всяком случае, — он медленно покачал головой, — я хочу сказать, что отныне и впредь я перестану изображать из себя ханжу.
Эмили села у другого конца стола и ждала, внимательно глядя на Мак-Гиллби, а он сидел и смотрел прямо перед собой, как будто видел себя возвращающимся в прошлое. Потом он тихо сказал:
— Мне всего тридцать пять лет, Эмили, я все еще молод. Я был женат на Нэнси всего два месяца, когда ты впервые пришла работать в наш дом по вечерам пятниц и воскресеньям. Она была на девять лет старше меня, и я позволял себе думать, что женился на ней, потому что она отвратила меня от пьянства.
Он повернулся и посмотрел на Эмили.
— В молодости я очень сильно пил и, естественно, дымил как труба. Как бы то ни было, я встретил ее в один дождливый и ветреный вечер, когда ее зонтик вывернулся наизнанку и почти понес ее через открытое пространство доков. Я только что вышел из «Виноградин», и она практически упала мне на руки. Вряд ли что-то можно было сделать с зонтом, но я удержал ее и спросил, куда она направлялась. Я очень хорошо помню, как она цеплялась за мою руку, заглядывала мне в лицо и принюхивалась. Я, наверное, вонял, как винная бочка, и, более того, мы с ребятами в тот день разгружали судно с железной рудой, а от нее исходит своеобразный запах, как бы запах пота. Однако, несмотря на это, она разрешила мне проводить ее вот в этот самый дом; а потом пригласила меня войти. Теперь-то я понимаю, что она решила сделать это в ту минуту, когда я схватил ее, чтобы она не взлетела.
Мак-Гиллби облизал губы, разгладил указательным пальцем усы, а затем продолжил:
— Она налила мне чашку чаю и узнала, что я холостяк, а я узнал, что она приглядывала за своими родителями и что они умерли один за другим в течение последних трех лет, оставив ей дом, официально оформленный, завещанный и оплаченный, а также не очень большой еженедельный доход. Но на жизнь ей хватало. Она не работала, у нее было слабое сердце, но ничего особенно серьезного, как она сказала. Вот так все и началось. Менее чем через два года Нэнси стала миссис Мак-Гиллби, и менее чем через три месяца после нашей женитьбы она слегла, правда, сначала иногда поднималась, как ты должна помнить, но я полагаю, что чаще, чем это было нужно. Нэнси была женщиной, которой не надо было выходить замуж... Понимаешь, что я имею в виду?