В доме еще жил какой-то актер, предмет Розиного зубоскальства. Она говорила, что в жизни не видала еврея, который так похож на стереотипного «жида». Владелец единственного в доме телефона, он вешал замок на диск, чтобы никто другой не смог позвонить. В маленьком красном «рено» часто приезжала его подруга, миловидная белокурая артисточка, и тогда дом полнился гулким эхом любовных стонов и охов, сплетавшихся с завываниями Боба Дилана и мелодичным голосом Розы. Мне нравилась столь звучная искренность совокупления, однако я, взросший в иной искренности, смущался. Моя-то Огромная Булка не пискнет, пускай на сто миль вокруг ни души.
Еще одну жилицу, молодую симпатичную скульпторшу в неизменном комбинезоне, я почти не видел. Она лепила парусники из глины и в отлив фотографировала их на берегу Темзы. Девица носила значок «Женщине мужик – как рыбе зонтик», но виделись мы редко, потому что в основном она обитала у своего приятеля. Вот они, семидесятые-восьмидесятые.
Мне, сорокалетнему, казалось, будто меня внедрили в гущу так называемого «альтернативного общества», где бунтарство пошипело-пошипело да угасло. Однако время было славное. Я не чувствовал себя таким уж отщепенцем, хоть беспорядок и пугал. Когда хиппи сгинули и появились панки, я окончательно понял всю бессмысленность попыток затесаться в общую компанию. Зрелый возраст придает достоинство, а если нет – что ж, это печально. Видишь престарелого панка и думаешь: какое жалкое зрелище! Хуже только белый растафари. Тот единственный, который мне повстречался, был еще более одинок, чем я.
Забавно, но тогдашние маргиналы исхитрялись повернуть дело так, что маргиналами выглядели все прочие. Ловкий трюк. Противно было сознавать, что все эти юнцы считают меня занудой, – и, пожалуй, правы. Самое грустное в зануде то, что он ничего собой не представляет и всего лишь такой же, как все. Просто занимает место на планете. Мясо, что теоретически годится на колбасу. Плоть, которая существует, а потом исчезнет. Сейчас-то мне кажется, что настоящими занудами были те юнцы. А тогда я думал, что дело во мне.
Роза не считала меня занудой. Я оказался как нельзя кстати. Я пил кофе, пожирал ее обожающим взглядом, слушал ее рассказы, на прощанье чмокал в щечку. Она была совершенно поглощена собой. Обычно считается, что это порок, зато ей не мог наскучить собеседник-молчун.
В тот день она показала мне дом, затем в итальянской кофеварке сварила кофе на заляпанной плите, и мы сели в кресла. Она спичкой зажгла газовый камин, от нее же прикурила. Больше всего Роза любила черные сигареты «Русское собрание», но иногда курила «Абдуллу». Прихлебывая кофе, пускала дым в пожелтевший потолок.