«Глухие» пилят нервы тревожной мелодией. Тот самый план: конец аллеи...
Несчастье переполненным выменем нависает вместо неба над домом из кубиков, придавливает своими разбухшими сосцами и меня, и сидящих в креслах; нам всем скоро сосать его яд. Но я притворяюсь, будто это все не сейчас, не с ними, не со мной. Ставлю видео на паузу, ставлю на паузу время, чтобы отвратить неотвратимое.
— Ну чё, глиста? — слышу за спиной.
Пятьсот Третий! Его голос! Мне не надо оборачиваться, чтобы понять, кто говорит со мной. Поэтому, вместо того чтобы тратить время на лишние движения, я сразу рвусь вперед. И не успеваю.
Мою шею запирает его локоть. Он рвет меня назад и вверх, выкорчевывая меня из моего гнезда, придушивая и перетягивая на задний ряд. Я извиваюсь, стараюсь освободиться — но его жилистые руки окаменели, я не могу разжать замок.
— Не смей! Не смей! Я... Я... Я им... фффсе рассскажшууу...
Я дрыгаю ногами — хоть за что-нибудь зацепиться бы, хоть какую-то бы опору...
— А ты что думаешь... Они не знают?.. — говорит Пятьсот Третий мне в шею. Он смеется сипяще: «Ххххх...» — и продолжает удавливать меня; его дыхание щекочет мне затылок. Я пытаюсь бить назад, надеюсь попасть ему по яйцам, но он держит меня как-то хитро, и я все промахиваюсь; а даже если бы и попал — с воздухом из меня ушли все силы, удар получился бы слабый, как во сне.
— Мне поручили... Тебя... Наказать...
Он свободной рукой нашаривает пуговицу на моих штанах, рвет ее, сдергивает штаны вниз — до коленей. Мою спину трогает что-то маленькое, твердое, мерзкое. У него встало!
Внизу живота мерзко щекочет. Я сейчас... Мне нельзя, нет... Я...
— Отвали! Отвали! Слышишь?!
И тут мне колени заливает горячим. Я мертвею от ужаса и от стыда.
— Ты что, обоссался?! Ах ты, говнюк! Ты обоссался?!
Хватка слабнет. Я пользуюсь этим, выкручиваюсь, бью его пальцами в глаза, пытаюсь сбежать — но он справляется с брезгливостью, заваливает меня на пол, в проход между сиденьями, подминает под себя...
Его глаза полуприкрыты, рот ощерен, я вижу щели между зубами...
— Ну давай... Попробуй удрать... Малыш...
И тут я делаю единственное, что могу сделать в этой скользкой звериной борьбе.
Отчаянным броском рвусь вверх и впиваюсь в его ухо. Процарапываю зубами по потным волосам, по коже, стискиваю челюсть, давлю, хрустит, жжет, рвется!
— Мразота! Выпусти! Паскуда! Аааа!!!
Пятьсот Третий, забыв себя от боли и страха, толкает меня, я отваливаюсь — с мягким и горячим во рту; он зажимает ладонью кровавую дыру на своей голове. Во рту солоно и отдает еще чем-то незнакомым, он переполнен, меня вот-вот вывернет. Я отползаю, вскакиваю, на бегу вытаскиваю изо рта ухо — изжеванный сопливый хрящ, — зачем-то сжимаю его в руке и удираю, удираю из проклятого кинозала что есть ног.